– Мне очень жаль, – ответил он, – но я ничем не могу вам помочь. Приказ уже отдан. Я не волен в своих действиях.
Не знаю, что мной двигало, но я сказала:
– Я вам не верю.
Он не разозлился, просто пожал плечами и покачал головой.
– Идите наверх, к моему начальнику.
Он назвал мне номер кабинета, продолжая качать головой.
Стараясь сдержать дрожь в коленях, я поднялась к нужному кабинету и постучала. Никто не ответил. Я открыла дверь.
Я увидела круглый стол, за которым сидели нацисты в форме. Их фуражки лежали на столе. Там же стоял приемник. Я сразу узнала английскую речь – они слушали Би-би-си.
Все взгляды обратились ко мне. Случайно я стала свидетелем их предательства, за которое им грозила смерть. Мне нечего было терять.
– Кто здесь главный? – спросила я.
Один из нацистов поднялся. С угрожающим видом он направился ко мне. Губы его скривились, он толкнул меня в плечо.
– Schweinehund, – выругался он, выталкивая меня из кабинета.
Посмотрев на меня, как на мусор, он повернулся и захлопнул дверь перед моим лицом.
Сердце у меня отчаянно колотилось. Боясь, что меня задержат, я быстро спустилась вниз и вернулась в кабинет Зильбербауэра. Он вопросительно посмотрел на меня, я покачала головой.
– Я же вам говорил! – воскликнул он. – Быстро уходите.
Я поняла, что все потеряно. Австриец действительно не мог ничего сделать.
Очень осторожно я направилась к выходу. Вокруг меня сновали гестаповцы, как мухи в черной форме. Я снова вспомнила, что не все, кто вошел сюда, вышел обратно. Я механически переставляла ноги, каждую секунду ожидая, что меня кто-нибудь остановит.
На улице я изумилась тому, как легко оказалось выйти из зловещего здания.
Все хотели увидеть дневник Анны, но я отвечала:
– Нет! Хотя это писал ребенок, но это ее мысли и ее тайны. Я верну его только ей самой – и никому больше.
Меня мучила мысль о том, что некоторые записи Анны могли остаться на полу в убежище. Я боялась вернуться туда, поскольку Зильбербауэр уже несколько раз меня проверял. Он просто заглядывал в кабинет и говорил:
– Хочу убедиться, что вы не сбежали.
Я ничего не отвечала. Он видел то, что хотел, – я никуда не сбежала. После этого он поворачивался и уходил. Я боялась вновь зайти за книжный шкаф. Мне было тяжело видеть эти комнаты без людей. Я просто не могла подняться наверх.
Но знала, что через три-четыре дня все еврейское имущество из убежища вывезут и отправят в Германию. Ван Матто я сказала:
– Когда придут забирать вещи, идите с ними. Поднимитесь наверх и сделайте вид, что помогаете им. Соберите все бумаги и принесите их мне.
На следующий день за вещами приехали. К нашей двери подогнали большой грузовик. Я не могла смотреть, как выносят знакомые вещи и одну за другой грузят в машину. Я отошла от окна, все еще не веря в происходящее и пытаясь представить, что наши друзья занимаются своими делами над моей головой.
Ван Матто выполнил мою просьбу. Когда они уехали, он передал мне стопку записей Анны. Я ничего не читала, просто сложила бумаги в нижний ящик стола.
Как только грузовик отъехал, в конторе стало очень тихо. Я посмотрела вниз. Черный кот Петера, Муши, подошел ко мне и потерся о мои ноги. Наверное, он сбежал, когда наших друзей арестовывали, и где-то прятался.
– Иди сюда, Муши, – сказала я. – Иди на кухню, я налью тебе молочка. Останешься в конторе с Моффи и со мной.
Глава 16
Мы понимали, что теперь нам грозит опасность, и предупредили Карела, что скрываться в нашем доме рискованно. Он быстро собрал вещи и ушел, сообщив, что вернется в Хилверсем. Он спросил, можно ли будет приехать к нам, когда опасность минует? Конечно же, мы были готовы принять его, если станет ясно, что нам ничего не грозит.
После ареста Коопхейса, Кралера и Франка вести дела компании пришлось мне. Поскольку меня не арестовали и фирма принадлежала христианам, имущество из конторы и со складов не конфисковали. Дорогие мельницы для специй остались нетронутыми. И тут я поняла, почему Коопхейс хотел, чтобы я осталась на свободе. Как бы я ни стремилась быть арестованной вместе с нашими друзьями, только я могла спасти фирму. Я все знала досконально и смело приняла на себя руководство. В этом не было ничего сложного. Мне лишь пришлось подписывать чеки и оплачивать труд работников.
Я отправилась в банк, где находился счет нашей компании. Директор принял меня в своем кабинете. Он оказался симпатичным молодым мужчиной, недавно женившимся (как он мне сообщил). Я рассказала ему о скрывавшихся в наших помещениях людях и об арестах. Затем сказала, что буду вести дела для господина Франка, но у меня нет права подписи чеков – а ведь нужно платить работникам и оплачивать счета.
Директор банка выслушал меня и сказал:
– Все будет в порядке. Просто подписывайте все, что нужно, и я авторизую платежи. Мы выделим вам столько средств, сколько понадобится.
Несмотря на произошедшую трагедию, жизнь на Принсенграхт продолжалась. Мы получали заказы на специи для колбас и пектин для джемов и, как и раньше, выполняли их.
Отец Элли, Ханс Фоссен, умер. Страдания его в последние дни были невыносимы. Узнав о его смерти, я вздохнула почти с облегчением.
Хенк продолжал работать на подполье, несмотря на грозившую ему опасность. Многие голландцы скрывались у себя дома или в других местах, чтобы избежать трудовой повинности. Немцы хватали всех подряд и отправляли в Германию. Очень многие нуждались в помощи.
Вскоре после ареста наших друзей Хенк вернулся домой вечером и сказал, что днем оказался в опасной ситуации, связанной с одним из его подпольных «клиентов». Это заставило его серьезно нервничать.
– Я пришел к этим людям, – сказал он, – и обнаружил, что дверь на первом этаже, как и во многих домах в том районе, открыта. Я не стал звонить внизу, а просто поднялся к нужной квартире. Обычно я стучал и произносил пароль, но тут не успел этого сделать. Услышал, как какой-то мужчина говорит по-немецки. Я знал, что эти люди ждали меня, но знал также и то, что никакого мужчины в квартире не должно быть – он скрывался за городом, помогал фермеру. Это меня насторожило. Я прислушался и услышал, как мужчина и женщина говорят по-немецки. Тогда я подумал, что, возможно, по радио идет какой-то спектакль… Но рисковать не стал и ушел. Я вернулся на работу и рассказал обо всем своему товарищу по подпольной работе.
Вскоре после этого подпольная организация решила, что Хенку небезопасно работать дальше. Мы согласились. Нацисты слишком пристально следили за нами. Вместо того чтобы помочь людям, Хенк мог подвергнуть их риску. Ему перестали поручать подпольные задания.
25 августа Франция была освобождена от немцев. Оккупация этой страны длилась четыре долгих года. Союзники продвигались вперед. 3 сентября был освобожден Брюссель, а через день Антверпен.
