Магазины по-прежнему были пусты. Трудно было найти что-то, кроме самого необходимого. Впрочем, за годы оккупации мы почти привыкли к этому. В последний год войны Хенк практически бросил курить. Теперь же на черном рынке периодически появлялись канадские сигареты, и когда их удавалось купить, Хенк все же курил.
Я готовила на всех из того, что удавалось достать. Приготовить что-то интересное не получалось, поскольку продукты были самыми простыми и скромными. Но я старалась изо всех сил. Я следила, чтобы все хорошо питались, а дом был теплым и уютным.
Все мы очень ослабели, кровь медленно текла по жилам. У меня больше не было тех сил, что раньше, но, к счастью, теперь в этом и не было нужды. Мы мало разговаривали, но общие воспоминания объединяли нас.
Постепенно восстанавливались железные дороги, мосты и дамбы. Отто рассказал мне, что до того, как уйти в убежище, он отправил кое-какую мебель Эдит с Мерведеплейн своим друзьям. Имущество его во время войны сохранилось, и теперь он хочет привезти вещи к нам. В тот день я увидела огромные дедовские часы, которые в 1933 году приехали из Франкфурта. Каждые несколько недель их нужно было заводить, а тикали они нежнейшим звуком. К нам привезли и маленький и изящный старинный секретер из красного дерева.
– Эдит была бы рада узнать, что вы пользуетесь этими вещами.
Затем Франк показал мне рисунок очаровательной кошки с котятами, который так тронул меня много лет назад. Его он тоже подарил мне.
Эта кошка сразу же напомнила мне о субботних посиделках на Мерведеплейн. Тогда мы яростно спорили о политике, пили хороший кофе с вкусными пирожными. Очаровательная малышка Анна вместе с красавицей Марго приходила поздороваться со взрослыми и получить свой кусок торта. Анна всегда приносила свою кошку, Моортье. Она почти волокла ее по полу, потому что кошка была слишком тяжелой для маленькой девочки.
Я старалась прогнать эти мысли. Мне не хотелось думать о том, что было прежде.
Как-то раз друзья прислали господину Франку два английских велосипеда.
Отто позвал меня, вручил мне блестящий новый английский велосипед и торжественно сказал:
– Один для вас, а второй для меня.
Я была очень тронута. У меня никогда в жизни не было нового велосипеда. Да и ни у кого в нашем районе не было ничего нового. Я так и представляла, как все с завистью пожирают наши велосипеды глазами.
Вскоре господин Франк получил еще одну посылку, обклеенную американскими марками. Друзья господина Франка благополучно пережили войну в Америке и теперь прислали ему подарки. Отто осторожно вскрыл посылку и разложил содержимое на столе.
В посылке были консервы, американские сигареты и несколько небольших пакетов. Франк предложил мне посмотреть, что это такое. Я открыла первый и сразу же почувствовала сильный аромат какао. Это было потрясающе. Я восхищенно смотрела на нежный порошок насыщенного коричневого цвета.
И тут я заплакала.
– Ну же, – пробормотал Отто, – сварите нам какао.
Я заплакала еще сильнее. Не могла поверить в то, что снова вижу настоящее какао.
Красный Крест опубликовал последние списки выживших евреев. Из тех, кого немцы депортировали, вернулись немногие – в лучшем случае каждый двадцатый. Из тех, кто скрывался в убежище, выжить удалось лишь трети – и они потеряли почти все.
Домовладельца господина Франка, с которым мы с Хенком играли в шарады, депортировали в лагерь. Но он выжил и вернулся. Старик, который просил нас сохранить для него прекрасное издание Шекспира, не возвращался. Книги остались у нас, но мы готовы были вернуть их, если он за ними придет. Никто из моих соседей сверху так и не появился – дама, просившая позаботиться о ее коте, сгинула бесследно. И Берри остался с нами.
Со временем мы узнали, что Альберт Дуссель умер в лагере Нойенгамме. Петронелла ван Даан умерла либо в Бухенвальде, либо в Терезиенштадте в день освобождения. Петер ван Даан выжил, когда его угоняли из Аушвица. Он каким-то чудом уцелел и был отправлен в Маутхаузен, но умер в тот самый день, когда лагерь освободили американцы.
От свидетелей мы узнали, что Анну и Марго Франк в Аушвице разлучили с матерью. Эдит Франк провела последние недели жизни в полном одиночестве. Марго и Анну отправили в Берген-Бельзен. Поначалу они были вполне здоровы, но в начале 1945 года заболели тифом. В феврале или марте Марго не стало, и Анна осталась совсем одна. Она умерла от тифа за несколько недель до освобождения заключенных.
Хотя были опубликованы последние списки выживших, многие люди просто потерялись. Границы изменились, и мы не могли точно узнать судьбу многих из тех, кто не вернулся. Поэтому некоторые не теряли надежды. После войны мы ничего не знали о Кареле ван дер Харте, но от кого-то слышали, что он уехал в Америку.
По вечерам, когда мы все возвращались с работы и я готовила ужин, Отто начинал переводить дневник Анны на немецкий язык, чтобы передать его своей матери в Базель. В этот перевод господин Франк включал и свои письма к ней. Иногда он выходил из своей комнаты с маленьким дневником и качал головой.
– Мип, вы должны услышать, что написала здесь Анна! – говорил он. – Кто бы мог подумать, что у нее было такое яркое воображение?
Но я всегда отказывалась. Я не могла этого слышать. Это было для меня слишком мучительно.
Поскольку характер Фрица ван Матто никому не нравился, господин Коопхейс и Отто Франк постепенно отстранили его от работы. Они не уволили его, но убедили, что ему будет лучше поработать в другом месте. На складе появились новые люди. Наступил 1946 год, а мы все еще оставались бедными. У нас ничего не было.
15 мая 1946 года Элли Фоссен вышла замуж и покинула Принсенграхт. Ее место занял молодой человек. Он, как и Элли, вырос в большой семье, у него было шесть сестер и брат. Элли всегда мечтала иметь большую семью. Она уже ждала ребенка и страшно радовалась, что ее давняя мечта так быстро начинает сбываться.
Мне уже было немало лет. Думать о детях было поздно. Мои мечты о материнстве давно ушли из-за того, что происходило в Голландии. Я радовалась, что у нас нет ребенка, которому пришлось бы пережить такие тяготы. После войны мы даже не заговаривали о том, чтобы завести детей.
Мне всегда было очень трудно поверить в существование Бога. Когда я жила в Вене, мои родители были ревностными католиками. Несколько раз они брали меня с собой в церковь, но мне это не нравилось. Я была слишком мала – три-четыре года – и не понимала, что происходит во время службы. Меня пугали огромные размеры и темнота церкви. А еще там было очень холодно. Я так не любила церковь, что постоянно просила, чтобы меня оставили дома. Родители не настаивали.
В Лейдене приемные родители тоже не заставляли меня ходить в церковь. Я выросла, не думая о религии. Впрочем, я никогда не сомневалась в существовании Бога – точнее, до войны. Теперь же, когда война закончилась, мое чувство Бога было отравлено. В душе возникла абсолютная пустота. Хенк был неверующим и до, и во время войны. Не изменил он своих убеждений и в мирное время.
