Или самому себе, когда он сливается Йоно? Кто его знает…
Я добежала, не стараясь сделать это незаметно, до входа в Старое крыло и попыталась открыть дверь. Алекс ее запер; обстоятельство, которое лишь усилило мое подозрение, что Дони, если он еще жив, спрятан именно там.
Я перешла на другую сторону аллеи и притаилась за одним из деревьев. Заслушалась незаметно для себя едва долетающей до меня музыкой. В этот вечер господин Ридли выбрал Чайковского, шестую «Патетическую» симфонию, она звучала таким резким контрастом по отношению ко всему и всем в этом ретроградном имении, что подействовала на меня еще более угнетающе. Не добавляли настроения и неудачи, которые я потерпела с чертовой старухой, да и с Валом тоже. Я рассуждала так: ведь у меня уже накопилось столько фактов, а я, видимо, только потому, что не могу их правильно выстроить, все еще продолжаю задаваться такими вопросами, ответы на которые мне давно пора бы знать…
Вскоре Алекс и Юла вышли из дома и остановились на краю площадки перед домом. Он держал ее за руку, что-то говорил ей, я не слышала что именно, их лиц тоже не видела: сумерки опустились слишком быстро. Юла все чаще мотала головой, в ответ на это Алекс все более настойчиво притягивал ее к себе. Наконец, она довольно резко выдернула у него свою руку, повернулась к нему спиной и вошла в дом. Он еще немного постоял, видимо, рассчитывая, что она вернется, потом отрывисто пожал плечами и пошел. Прошел по аллее, буквально в двух-трех шагах от меня, по походке и силуэту было видно, что он чем-то весьма разочарован. Дошел до входной двери «своего» дома-Крыла, открыл дверь и вошел. Напрасно я прислушивалась, щелкнул ли замок, я так и не поняла, запер он за собой дверь или нет. Проследить его путь внутри дома по включаемому свету я тоже не могла, окна были темными — он предусмотрительно опустил шторы еще до того, как пошел ужинать.
Я подождала несколько минут и подошла к двери, опять напрягая слух. У меня было такое чувство, что Алекс стоит точно за ней, что он может внезапно открыть ее и втащить меня в дом… И все-таки, преодолев страх, я осторожно нажала ручку, но нет, он не забыл ее запереть. Следовательно, этой ночью — хорошо это или плохо? — мне не удастся проникнуть в его Крыло.
Я осторожно отошла назад и вернулась к дому. Музыка, доносившаяся сверху, уже начинала действовать на нервы — она мешала расслышать возможные посторонние звуки. Я была вынуждена постоянно озираться по сторонам. Я подошла к площадке перед входной дверью. С одной стороны от нее, а также по бокам лестницы, были довольно высокие парапеты, а с другой стороны — между площадкой и стеной дома получался угол, утопавший сейчас в глубокой, черной тени. Я скрылась там, присела, опираясь спиной о стену, и сразу почувствовала себя гораздо спокойней. Теперь опасность могла появиться только непосредственно передо мной, как говорится, лицом к лицу. Я взглянула на небо — луна, хотя и не полная, светила довольно ярко, ей помогали звезды, на небе ни облачка. Да, наступала очень, даже слишком ясная ночь. А для меня она могла стать и невыносимо долгой. Но выбора не было, я должна была остаться здесь ждать и надеяться, что в какой-то момент госпожа Ридли, или Юла, вынесут скелетик и пойдут искать, где бы его закопать…
Мы нервничаем, следим друг за другом из-за косточек бедного ребенка, словно гиены! А он, наверняка, и по сей день был бы жив и здоров, если бы его не угораздило родиться здесь, в этом проклятом месте. В котором дети, похоже, и вправду превращаются лишь в «необходимые факторы» для активизации того Утопленника. И потом от этого заболевают, а некоторые даже умирают… Ну хорошо, но ведь в последнее время его появления вроде бы участились, а в имении с прошлого года и до недавнего времени не было никаких детей. Если, конечно…
Тина! Именно она, с ослабленным после смерти ребенка иммунитетом и неустойчивой, инфантильной психикой, сыграла роль этого самого фактора.
Фактора, который был необходим и для проведения их паранормальных сеансов! Да, да, вот почему в воскресенье утром, увидев Тину полуживой, госпожа Ридли сразу же бросилась в детский дом. Она спешила заменить ее «новым» ребенком… Я почувствовала легкое дуновение, на мгновение мне показалось, что кто-то где-то совсем рядом махнул мне рукой. Йоно?! Я совсем сжалась в комок в своем тенистом, сыром углу, вглядываясь в окружающую темноту — все вокруг менялось. Причем безостановочно: тьма из плотной становилась более разреженной, а потом снова сгущалась… Я подняла глаза к небу — да, странно, оно выглядело так, словно между небом и землей натянули… кружевную сеть. Черные кружева, а луна и звезды то видны сквозь дырочки, то нет… Ну да, они движутся. Словно кто-то стоит наверху, на крыше дома, и оттуда быстро тянет сеть на себя… Эх, опять «кто-то»!
Я встала, сидеть на камне было холодно, я просто вся заледенела. Размялась, чтобы восстановить кровообращение, вышла из глубокой тени и опять почувствовала нечто напоминающее легкое дуновение ветерка, потом еще раз. Вокруг летали ночные бабочки. Но, слава Богу, их было немного. Лишь единичные особи, отделившиеся от… роя наверху! Я моментально скрылась в спасительной тени угла. Замерла там, не смея взглянуть на небо. «Кружева»? Из бабочек! Теперь я знаю, почему появилась здесь эта кружевная сеть. Даже слышу. Музыка доносится сюда с мансарды какой-то приглушенной — от порхания тысяч быстрых крылышек, от непрерывного столкновения телец, бьющихся в одно-единственное освещенное окно. За которым — господин Ридли… Но его вряд ли могла удивить эта картина. При его привычке лежать вечерами с незадернутыми занавесками, он наверняка не впервые видит подобную картину. Возможно, это лишь часть того представления, которое служит ему развлечением после долгого, томительного дня.
Мой испуг постепенно прошел. Здесь, внизу, под покровом мрака, я чувствовала себя почти в полной безопасности. Кроме какой-нибудь другой заблудшей — то есть не клюнувшей на свет в окошке — твари, нашествия бабочек опасаться мне было нечего. Да, верно, неприятно, противно, но мне приходилось сталкиваться с таким количеством настолько более мерзких явлений, проявлений и особенно поведения, что моя, существующая до недавнего времени фобия по отношению ко всякого рода насекомым, просто меркла на их фоне. Я сняла куртку, свернула ее и подложила под себя, потом сняла с шеи шарф и повязала его на голову в виде платка, убрав волосы. Циферблата часов не видно, но, по моим прикидкам, вряд ли сейчас больше десяти. И так как преступные деяния совершаются обычно ближе к полуночи, значит, мне еще предстояло довольно долгое ожидание, если, конечно, то, чего я ждала, вообще произойдет.
Следующие несколько минут мне удалось вообще ни о чем не думать. Я сидела на мягком, в темноте, берегла эмоции, не глядя на небо, дышала свежим воздухом или, говоря другими словами, жила в собственное удовольствие, имея в виду, в основном, биологический смысл этого выражения. Пока, в конце концов, не оказалось, что именно такая, с трудом обретенная простота, была необходима моим чувствам, чтобы уловить то напряжение в окружающей меня атмосфере, которое, в противном случае, просто слилось бы с моим собственным.
«Сбывается, сбывается», — раздалось в моем опустевшем мозгу. В такт с усилившейся музыкой. «Но что сбывается?» — подумала я. И забеспокоилась. Испугалась. Вскочила на ноги. Почему музыка стала громче?
