— Вернись и ты, Вал! В наше с тобой настоящее… ко мне!
Я всматривалась в яркую стройную фигуру, в сияюще красивый образ мужчины передо мной и отчаянно пыталась увидеть в них худощавое тело, изнуренное бледное лицо своего давнего друга и глаза, его глаза, которые меня не видят… А, может быть, какая-то его частица все же меня заметила. Иначе почему он стоит так близко… ко мне?
Или к тому, что за мной.
Чье-то присутствие. Неужели Алекса… Нет, он продолжал лежать неподвижный там, на берегу. Однако присутствие — я улавливаю его как бы не своими чувствами — начинает неудержимо нарастать. Взрывается, рассыпается в призрачном беззвучном взрыве… Присутствие множества! И уже не только за моей спиной. Они окружают меня. Бесформенные осколки серости, которые каким-то мерзким образом становятся похожими на птиц. На стервятников… И я не знаю, сверху ли они спустились или вылетели из болота, но в данный момент они низко кружат над поверхностью. Рассекают напряженный воздух, набирают скорость, все живее… Дони! Сейчас все они пьют через меня его, наверное, угасающую уже жизнь, а я не могу их остановить, не могу уничтожить. Наблюдаю за ними с притупленным от бессилия рассудком — вот они собираются в огромную стаю, центр которой я сама.
Я была их трассой. Мое сознание — колодец, достигающий до самого ада вечности. До места, откуда они прилетели…
Чтобы обрушиться на меня! Стая невероятно сгустившаяся, преобразующаяся прямо на глазах в драную серую мантию, которая окутывает меня. И словно тысячи клювов вонзаются, отщипывают… От меня?! Но в миг, может быть, последней, единственно моей мысли, я понимаю, что они, по сути, отщипывают от нас… обоих? Троих? Боже! Да мы же в течение всего этого безвременья были единым целым…
«Не падай, Эми! Что бы ни произошло, не падай в грязь!»
Одно-единственное духовное измерение — постепенно обездвиженное, взаимно погашенное противоположными направлениями.
А «они» продолжают его общипывать, все глубже, проникают до самой сокровенной его сущности, кружатся, осколки… изголодавшиеся носатые лохмотья! Напластовываются, душат его, он захлебывается ими… Захлебывается пластами убийственно тяжкой вины: «Я ударил его, своего родного отца, парализованного из-за меня», и предательскими в отношении самого себя грезами о собственной смерти: «Вот сюда, в этот гроб меня положат», и всепоглощающей апатией: «Я не помню, не помню, о чем мечтал, так… оцепенел от ужаса, понимаешь? Для меня он просто чудовище, разложившееся, превратившееся в вампира…»
УТОПЛЕННИК.
Ты сам превращаешь его в «утопленника»! Потому что это не он, а ты, ты — тот, кто вселился в него, который завладел им сейчас!
Но так было и прежде: с ним «унифицировалось» поколение за поколением, с единственной настоящей личностью во всем вашем действительно безбудущном роду. Ваши предки обменивали свое настоящее на его прошлое. И после каждого такого навязанного ему обмена, он становился тем, кем был сейчас — мужчиной с живым телом, но без духа.
И вот он, в который уж раз, опять не красив, не сиятелен. Не дерзновенен. Стоит там, безвольно опустив плечи, без движения, с лицом, на котором застыла не его мертвецкая маска… И никакого очередного шага, и никакой необреченности…
Он не Йоно.
Я не «самый совершенный медиум».
Я, в конечном счете, не более чем какой-то там фактор, который сделал видимой пренебрежительно краткую частицу повторений этого противоестественного двухвекового обмена. Или, иными словами, «активизировал» ее, невольно и неосознанно запитав энергией, жизнью того упрятанного в склеп малыша.
— Очнись, Вал!.. Выйди! Пошли!!!
Я приложила неимоверные усилия, чтобы прокричать это, но мне удалось выдавить из своих немощных легких лишь сдавленный хриплый шепот. Это, однако, не имело никакого значения — не криками преодолевала я время между нами. Если вообще существовал какой-то способ его преодолеть.
Я сделала глубокий вдох в попытке нормализовать хотя бы частично собственное дыхание… Закашлялась. Обычный приступ, но такой несвоевременный. Смертоносный? Я никак не могла с ним справиться, горло душили спазмы. Я шаталась! Руки корчились сзади, плескаясь, как умирающая в грязи рыба. Из глаз текли слезы, слепили, но не настолько, чтобы не видеть скованную, бездушную фигуру, которую являл собой Вал, словно он был в гробу. Будто и он, подобно мертвецам, мог существовать в настоящем только без плоти, только… как фантом!
Кашель внезапно прошел. Я затихла в почти хищном желании выследить, выудить догадку, мелькнувшую на миг… Фантом. Наши фантомы — нас, бывших когда-то Эмилии и Вала… Целовались дико, отчаянно. Словно в память о чем-то… не непременно предстоящем. Они пребывали в настоящем не больше, чем час назад, и если все еще… Я знаю где их искать!
Я начала медленно поворачивать голову… И их лица вливались одно в другое, их тела смешивались, как-то полувтекая одно в другое… Набравшись решимости, я взглянула — на холмик…
Оно замерло там, наверху.
Огромное серое… Нечто. Памятник нашему детству — раздутый до потрясающих размеров нашей гипертрофированной ностальгией по нему. Неузнаваемый. Но все же памятно — личностно связанный со мной. С нами! И если сейчас я смогу передать ему свои мысли, свои чувства… Я мобилизовала все оставшиеся психические силы и невольно затаила дыхание в предвкушении испытать чувство полета, подъема. В действительности же, как мне показалось, я проваливалась, падала вниз с головокружительной скоростью. Я инстинктивно закрыла глаза, а когда овладела собой и открыла их…
На холме вспыхнул пожар.
Это горят они, Эми и Вал! И подожгла их — я!!! Я должна сейчас же их потушить, погасить… Они поднимались все выше — ослепительно белые языки пламени, танцующие с тенями уходящей ночи. Они уйдут и… а они мне нужны, какие угодно, сейчас, нужны больше, чем когда бы то ни было прежде… Но у меня уже не было власти над ними. И я могла лишь смотреть на них… смотреть, как языки закручиваются, вытягиваются в лучистую белую ленту, и та выстреливает далеко ввысь. Очерчивает в небе дугу, которая связывает холм… со склепом, невидимым отсюда, невидимым для меня. И эта белая-белая дуга постепенно становится все тоньше, бледнеет…
Наступил мрак.
Я плакала, утонувшая по грудь в болоте. Плакала, но не о себе, и не о мужчине, стоявшем рядом, а о том огромном, невероятном НЕЧТО, которое смогло меня понять. И сделать гораздо, гораздо больше, чем могла бы сделать я. Потому что, пусть и неузнаваемое, искаженное нами самими, это было все-таки наше детство. Самая светлая часть наших душ, и именно поэтому оно ушло — возвращая жизнь другому ребенку, ребенку сейчас.
И конец. Его уже нет… Но почему… от чего оно светится?.. светится?.. светится?.. Мне казалось, что я не слышу этого своего странно резонирующего вопроса семнадцатилетней давности. Мужчина, однако, пришел в движение — как будто тоже услышал. Повернул голову в сторону холма.
