— Хочешь погуляем, Юла? — спросила я дружелюбно. — Просто так, поболтаем, познакомимся поближе… Согласна? — Но поскольку она продолжала молчать, только как-то бдительно наблюдала за мной из-под полуопущенных ресниц, то от смущения я добавила с наигранным… фамильярным хихиканием: — Ладно, пойдем, мне тебе надо многое рассказать. И о моей матери…
Я осознала всю гадость своих слов и своего поведения, осознала, что таким образом я заставила ее увидеть себя моими глазами, притом совсем не… или не совсем такой, какой я видела ее в действительности. Но было уже поздно. Увы, тем, что ты подлаживаешься и хихикаешь, дружбы не завоюешь.
Она отошла от окна и приблизилась ко мне.
— Погуляй одна, Эмилия, — сказала она. — У меня… есть дела.
Она не торопилась отойти от меня. Дала возможность и мне увидеть себя ее глазами. А то, что я увидела, никак, ну никак не понравилось.
Я вновь пересекла коридор и, убедившись, что Юла поднимается на верхний этаж, во второй раз за это утро направилась в гостиную. После столь печального завершения нашего разговора, мое желание увидеть Йоно стало еще сильнее, мне просто не терпелось… поучиться у него. Потому что в известном смысле, не таком уж, впрочем, и иносказательном, я тоже чувствовала себя утопленником, которому надо снова подняться со дна и вылезти на сушу, чтобы набраться храбрости — пока очередной житейский прилив не затащит его обратно.
— Как спалось? — нагнал меня свистящий, как лопнувшая шина, шепот. Шепот Арнольда, конечно!
Мне показалось, что мне снится сон или, что время вернулось на час назад и все начало повторяться… что было бы неплохо, так как я, непременно, что-то бы изменила. К моему огорчению, вернулось не время, а всего лишь злой и нахальный слуга с его идиотским поведением!
Я гневно повернулась к нему:
— Что вам от меня надо, Арнольд? Чего вы хо-ти-те?
— Хочу дать вам один совет, — ответил он не крича и не шепотом, то есть вполне нормально, а это доказывало, что он умеет контролировать свой голос и что вчера вечером он кричал нарочно, чтобы испугать меня. — Уезжайте сегодня же, сейчас же. Я посмотрел, вы даже не доставали вещи из чемодана, схватите его и через три минуты вы уже на пути к вокзалу…
— И по какой причине я должна это сделать? По-че-му?
— Ну, не трудно догадаться, что я на этот вопрос, барышня, не отвечу. Может, я не сумею вас убедить, вы останетесь и, вероятно, причините мне массу неприятностей. А если вы поверите и уедете… то откуда мне знать, кому вы расскажете о моем совете? Понимаете?
— Нет.
— Жаль. Я пытался быть предельно ясным. Больше вам ничего не могу сказать. Кроме самого главного: у этого имения нет будущего, барышня. Не будет будущего и у вас…
Я иронически улыбнулась:
— Ах, какое важное и мудрое открытие!
— Здесь вам придется жить в основном прошлым.
— В моем прошлом, Арнольд, нет ничего, чего бы я боялась или стыдилась, — солгала я, но он меня не услышал. — Так что… Спасибо за «совет» и прошу вас ос-та-вить ме-ня в по-кое!
Некоторое время он с напряженным вниманием всматривался в мои губы, явно ожидая, что я скажу еще что-то. Но не дождавшись, мстительно процедил:
— Хорошо! Оставлю! Все! Оставляю!
— Еще раз вам спасибо, — процедила и я, после чего попыталась покинуть его.
— Стойте! А куда это вы направлялись?
Вот это нахальство, вот это назойливость! Но, к сожалению, вряд ли я заслужу чьи-то симпатии, если с первого же дня начну устраивать скандалы с прислугой.
— К… к Тине, — солгала во второй раз.
— Сомневаюсь. И не только потому, что ее комната точно в обратном направлении. Последняя дверь направо.
Я неохотно пошла в другую сторону, ощущая, как он уставился мне в спину, свернула за угол по коридору, а потом выглянула, спрятавшись за колонну, и увидела, как он входит в кухню. Но делать нечего, — я отправилась к комнате Тины, он непременно спросит потом ее, приходила ли я к ней. Черт возьми, до чего я дожила, до того, что считаюсь с выжившим из ума старичком!
Я постучала в указанную дверь, сначала тихонько, осторожно, но затем, не знаю почему, меня охватила злость и на Тину, и я стала стучать очень настойчиво. Реакция не заставила себя ждать — она пришла изнутри в виде короткого неясного возгласа. Я посчитала его, без особых, впрочем, оснований, за приглашение войти и нажала ручку двери. Заперто. Я постояла, напрягая слух, но возглас не повторился, а Тина не отпирала. По другую сторону двери царила полная тишина.
— Эй, Тина! Это я… Эмилия!
Напрасно. Хотя и не совсем — мои же собственные выкрики напомнили мне, что я в сущности не хочу ее встретить. Я повернулась и ушла. Но через два-три шага взяла и вернулась обратно, я уже попалась, образно говоря, на крючок. И поскольку не смела заглянуть в замочную скважину — кто-то мог бы меня увидеть, я вытащила заколку из волос и как-то по-воровски, слегка дрожащей рукой сунула в замок острым концом. Ключ с обратной стороны не был вставлен. Выходит, или возглас мне послышался — это со мной случалось не в первый раз в этом «имении без будущего», или на двери была задвижка, или Тина заперлась и вытащила ключ из замка, что было трудно представить, поскольку исключительно глупо… как и издать «возглас», а потом затаиться.
Да, но ведь она не бог весть какая умница, подумала я. И на сей раз решительно отошла от двери.
В коридоре никто мне не встретился, между прочим, окна в нем, как и в коридоре этажом выше, были оклеены черной бумагой, и горел свет. Ни одной живой души не было и в вестибюле. И на дворе тоже. Царство мертвых, озаренное солнцем и украшенное яркими красками лета, — вот куда, казалось, я попала. Но с моим характером и на рай, наверное, взглянешь недобрым взглядом, — опасение, впрочем, не слишком актуальное, поскольку рай был бесконечно далеко от этих мест.
Я спустилась по ступеням площадки перед домом, дошла до аллеи и обернулась: я увидела наконец пресловутые дома. Даже прогулялась перед ними — все три занимали вместе и по отдельности довольно обширную площадь. И, конечно, совсем не походили на те, какими я их помнила с детства. Хотя они были все те же. Какие тут «лица»? Скорее можно было сказать физиономии. Да, да, потемневшие от старости и гранитной скуки физиономии, напрасно обращенные на восток — ни восхода, ни океана отсюда не было видно: уставившиеся во время своими мутными окнами-глазами соответственно с августа 1836, июня 1805 и мая 1886 года, как было обозначено на мраморных досках на каждом из них. Досках, недвусмысленно напоминавших надгробные плиты и «торжественно» возвещавших потомкам дату завершения строительства домов. Очень важно, да?
В том, что семья Ридли выбрала своим домом средний, не было ничего удивительного. Самый старый и, следовательно, самый ветхий из трех, он все-таки меньше всех имел вид умершего. Человек с богатым воображением даже мог бы заметить, что он был не то чтобы красив, но построен с размахом, как бы свободными духом людьми. С большими окнами, широкой террасой по фасаду, с высокими потолками в комнатах, с дерзко изогнутыми линиями. Да и гранитным у него был только фундамент, верхняя часть согласно обычаю была построена из кирпича и просмоленного, не подвластного никаким капризам природы дерева. В общем, хороший крепкий дом, предназначенный именно для жизни, а не для того, чтобы запереться в нем — такое впечатление производили два других, которые — предоставляя первому смотреть окнами на север и юг — «захватили» его с боковых стен в некие гигантские клещи. И если законченный в 1836 был просто уродливой постройкой той эпохи, с чрезмерным использованием гранита и тюремно-зарешеченными окнами первого этажа, то последний, самый новый, который должен был быть вроде… так сказать, более приличным, в действительности представлял собой ничто иное, как грубо обтесанный и едва ли не целиком гранитный параллелепипед.
