— Да и пусть лежит, хоть на пьедестале! — сказала я себе, поднялась по ступенькам к входной двери и не постояла тихонечко, «униженная тем, что я вообще здесь», как я себе воображала, а с шумом грохнула чемодан под ноги. Ужасные, бездушные типы! Сидят там внутри в темноте, и плевать им на мои унижения, и на мои страхи. Спят, наверное, хотя прекрасно знают, что я приеду сегодня вечером! Я протянула руку к допотопному звонку, намереваясь сильно дернуть за него…
И в этот самый момент длинная, по-змеиному тонкая рука высунулась из-за моей спины… чтобы открыть дверь. Я с криком влетела внутрь через порог.
— Добро пожаловать! — закричал и он, и я, резко обернувшись назад, увидела, как он наклоняется и… поднимает мой чемодан. Он вошел следом за мной в вестибюль и закрыл дверь. На секунду-две стало еще темнее, чем на дворе, темнее, может, чем в аду. Потом он включил лампы и долгожданный свет почти ослепил меня.
— И это весь ваш багаж? — крикнул он мне в самое ухо.
— Да… да… — Я отступила на шаг и, хотя часто-часто мигала, все же разглядела его.
Слава Богу, он был совсем безобидный на вид — сгорбленный и худой, прямо сказать, тощий человечек, которому давно перевалило за шестьдесят, с седыми, необычно длинными для его возраста волосами, одетый в белый халат с короткими рукавами. Врач? Санитар? Повар?
— Мы вас ждали! — был его следующий крик.
Раз он сказал «ждали», значит, он из обитателей дома — повар или, что более вероятно, слуга.
Отдыхал, небось, наслаждаясь прохладой, увидел, что я иду, и в своих стараниях услужить чуть не довел меня до разрыва сердца. Ну, ладно, это ясно, но почему он так кричит?.. Уж не принял ли он меня по ошибке за кого-то другого, за какую-то глухую, которую они тоже ждали сегодня?
— Моя тетя, — подчеркнуто произнесла я, без удивления отметив, как дрожит голос, — моя тетя, госпожа Ридли, где она? Сейчас всего десять часов, неужели она уже легла спать? И вообще неужели все, кроме вас, уже легли спать?
— О, конечно! — К сожалению, он не перестал кричать. — Я помогу вам устроиться!
Старик бодро пересек вестибюль, легко неся мой чемодан, а я потащилась за ним, прихрамывая, как старушка. Как будто поменялись возрастом. Прежде чем подняться по лестнице, он чинно встал у перил: «Прошу, я за вами!» — а когда я прошла вперед, и он заметил, как тяжело я ступаю, то закричал уже мне вслед: «Надеюсь, барышня приехала на такси? До нас далековато!»
— Да, конечно, на такси, — пробормотала я. — Но я отпустила машину у ворот, мне хотелось немного прогуляться.
«Далековато». Да точнее сказать, просто на краю света, крикливый старикашка! И еще: «Мы вас ждали». Заждались прямо… Но на что еще может рассчитывать бедная, почти незнакомая родственница, которая и за свое пребывание-то не будет платить?
По коридору на втором этаже мой единственный встречающий, крайне несимпатичный притом, пошел рядом.
— Вот здесь туалет! — сообщил он, очень громко. — А это дверь в ванную… А здесь комната вашей тети. Я специально выбрал для вас местечко рядом.
Мы вошли в «выбранную» им комнату. Большую, неуютную и почти что голую — без ковра, без гардероба, без разных там кресел и табуреток, без всяких украшений. Только кровать, а рядом с ней тумбочка со стоящей на ней ночной лампой, стол, стул и низенький, старый, напоминающий гроб, сундук. Но по крайней мере было чисто, и доски пола были идеально гладкие. Слуга-повар, а может, и идиот, изобразил на лице некоторое подобие выражения гостеприимства. Поставил чемодан возле сундука, иными словами: «Вот сюда вы будете класть свои потрепанные вещички», потом широко раскинул руки и посоветовал, закричав во все горло: «Располагайтесь поудобнее!»
Тут я наконец поняла две простые вещи. Во-первых, в доме, и тем более в соседней комнате, никто еще не спит, иначе этот тип так не кричал бы. И во-вторых, он кричит, потому что глухой. Все глухие, кажется, кричат, потому что не слышат. Вот в чем дело! Словно гора свалилась с плеч, так мне стало легко: они не отнеслись ко мне пренебрежительно, просто их нет дома. А что касается жильцов, то они не в счет. Здесь они или нет, не имеет значения. Важно то, что все оказалось в порядке… раз слуга глух как пень.
— Ког-да вернется гос-пожа Ридли? — спросила я, старательно двигая губами.
— Может, только часам к двенадцати, — ответил он, теперь уже шепотом, явно потому, что я напомнила о его недостатке. — Она поехала с сыном и дочерью на благотворительный прием. — И неожиданно брякнул: — Уж так они любят благотворительность, барышня, в этом вам предстоит убедиться самой. — И его зеленоватые глаза, необычно живые для его возраста и столь позднего часа, посмотрели на меня с плохо скрытой насмешкой. — Впрочем, постояльцы тоже уехали в город. Все трое. В субботу увеселительные заведения работают допоздна.
— А тот, в мансарде? — я указала наверх. «Надеюсь, он там не умер».
— Господин Ридли уже одиннадцать лет не ходит на приемы. И по заведениям. Никуда не ходит. Вообще не может ходить. Он парализован. А в остальном он совершенно здоров. — Мой глухой собеседник постучал пальцем по лбу. — Рассудок у него не помутился. О чем он горько сожалеет. Уже более одиннадцати лет. Так-то вот… Желаю вам спокойной ночи, милая барышня! — Под конец он опять начал повышать голос.
— Спасибо! — поблагодарила я, но он наверняка меня не услышал, потому что уже повернулся к двери.
Оставшись одна, я поставила свою сумку на стол, сняла туфли и бросилась на кровать. «Далековато», «мы вас ждали» и так далее, а на ужин ничего не предложил. Даже когда утром завтрак, не сказал. Какой черный день! А ночь будет еще чернее. Во всех отношениях. А будущее? Выглядит прямо-таки чернее-черного… если вообще у меня есть будущее. Я встревоженно прикоснулась ко лбу. Вскочила с постели, вмиг позабыв об усталости, и стала искать градусник. Отыскать оказалось не трудно — я всегда держала его в первом отделении сумки. Достав градусник из футляра и встряхнув привычным жестом, я осторожно сунула его под мышку.
Снова легла и принялась ждать, прилагая героические усилия, чтобы отогнать мысли — одна другой тягостней. Но это мне, конечно, не удавалось. Это походило на прополку огорода, поросшего сорняками, ядовитыми, мгновенно вырастающими вновь сорняками. Рвешь и отбрасываешь, рвешь и отбрасываешь, а чуть перестанешь, чтобы отереть пот со лба, и обернешься назад — смотришь, все опять поросло травой. И так до полного изнеможения, пока не ляжешь среди нее навзничь и вот: открываешь, что над тобой есть небо, и солнце, и какая-то надежда… Ну, в данном случае, надо мной был лишь серый потрескавшийся потолок, но я не особенно придирчива. Потрескавшийся или не потрескавшийся, он делал свое надежное дело, поскольку на дворе стояла ночь, и даже луны не было.
Даже луны…
Я жду. Жду… уже не помню с каких пор. Я еще не засыпала, мне и сейчас не спится. Только не могу открыть глаза. Пытаюсь, напрягаю все свои силы и не могу, не могу, не могу. Пока вдруг не понимаю, что глаза в сущности открыты. Все это время я смотрела перед собой! Однако то, что я видела, не доходило до моего сознания, а теперь, когда дошло… Я тотчас поняла, почему мне было необходимо так долго привыкать к этому.
