— Эми, Эми, выслушай меня, прошу! Мне было тогда всего одиннадцать лет, я подумал, что она мертва, ради меня, как я мог сказать дяде и Аурелии, они… она меня бы изничтожила. Она не горевала долго о Джесси, откуда мне знать, может, вообще ни секундочки не горевала, но меня бы она погубила, и без того сознание вины меня мучило, а Джесси… Что я мог сделать, она мертвая, ей все равно… Откуда было знать, что там, что разные… червякиии…
Он завыл как по мертвецу, его душа вот так выла уже сорок лет. Он начал извиваться на полу, как червяк, червяк… Боже! Почему я не испытывала хоть каплю сожаления, почему я не оставлю его одного, если не хочу помочь? Он дорого, чересчур дорого заплатил за свой поступок, мне ли его судить? И притом не его, а незнакомого мальчика в прошлом…
Почему я не ухожу?
Я испытывала потребность смотреть на его страдания, вот почему я не уходила. Я жаждала видеть его страдания, чтобы таким образом внушить себе то, в чем разум был пока бессилен меня убедить: этот жалкий человек у моих ног, он и только он был там, в той расщелине, кошмар и вина только его, а я в то время еще даже не родилась. Так что я должна выбросить его из себя. Должна забыть Джесси!.. Некрасивую девочку, которая всегда слушалась брата… потому что тоже хотела измениться. Не хотела носить очки, хотела научиться бегать, прыгать. Хотела всем нравиться. Старалась это сделать до самого своего безжалостно долгого… конца короткой печальной жизни.
Я опустила голову, примирившись с ее участью. Нет, я не забуду тебя, бедная девочка. Я не могу так подло поступить с тобой. Да и… Ты мне нравишься, Джесси!
— Ладно, вставай, — сказала я Халдеману.
— Вставай, вставай!
А он лежал на полу, уткнувшись в потертый, давно полинявший ковер, и плакал. «Его ничто не остановит». Я постояла одну-две минуты, глядя на его расплывшиеся плечи — он подергивал ими так, словно мало-помалу сбрасывал с них тяжелый груз — и ощущение, что меня все-таки использовали, заставили насильно сделать ему добро, постепенно перестало меня мучить. Каким-то образом и, вероятно, невольно, он заставил меня пережить его горе и так в некоторой степени разделил его со мной. Но даже если это не было невольно, могла ли я винить его за это? В конце концов, кто бы отказался от подобной возможности?.. Впрочем, я уже не воспринимала происшедшее между нами как нечто непонятное и шокирующее. Я уже никак его не воспринимала, а если сказать точнее — усталость помогла мне не задумываться над этим слишком глубоко.
Усталость помогла мне не задумываться и потом, когда, выходя из комнаты Халдемана, я вдруг осознала, что уже довольно долгое время улавливаю запах озона. Просто этот факт отложился в моей памяти, до завтра или на когда-то еще. Если можно, до никогда.
— Эми!
Я с огромной неохотой обернулась. Валентин шел ко мне по коридору. На руках он нес Дони… чья голова свешивалась вниз, и при каждом шаге моталась из стороны в сторону. Безжизненно. Умер! Он тоже. Как Джесси, как Мариша…
— Не буду смотреть! — Я плотно закрыла глаза, для верности прижала их пальцами. — Нет, нет…
— Эми, что с тобой? Я…
— Я не хочу больше видеть мертвых детей! Никогда, никогда… Убирайся! — Истерика вырывалась у меня из горла то в виде крика, то в виде шепота. — Я тоже уеду, завтра же меня здесь не будет, мой поезд в двенадцать… И сколько минут?..
Раздался шлепок, кто-то дал кому-то пощечину. Мне.
— Прости, — извинился Валентин. — Но… успокойся. Ты должна мне помочь. Дони плохо.
— Плохо? О, слава Богу, слава Богу! — Я открыла глаза, и из них тут же полились слезы.
— Эми, как ты можешь так говорить? Он без сознания! Открой мне дверь… Эй, Дензел, Дензел!
Он увидел, что я ему не открываю, прижал к себе Дони одной рукой и сам открыл ее. Халдеман, конечно, не реагировал, он продолжал плакать.
— Дензел? — Валентин растерянно посмотрел на него. — И ему… Ему тоже плохо?
— Наоборот, ему-то как раз не плохо, — ответила я. — А ты… А ты подлец! Все вы подлецы.
Я подошла к ним. Дони просто плохо, ничего больше, начала я убеждать себя, но все-таки меня охватила дрожь. Я не могла отогнать от себя видение… того, как образ кошмарно обезображенной мертвой Джесси сливается с ним, как он превращается в то, чем была она.
— Возьми себя в руки, черт возьми! — приказала я себе, но вслух.
— Да, возьми себя в руки, Дензел! — вообразил, что присоединяется к моему призыву, Валентин.
Дензел, разумеется, не взял себя в руки. Он всхлипывал внизу, на полу, пожалуй, уже притворно.
Я протянула руку, осторожно приподняла голову Дони. Он был так бледен, что кожа его отливала синевой. Можно было ожидать, что при такой бледности он был бы холодным, но на самом деле от его тела исходило тепло, довольно сильное тепло… Разогрелся — пронзило мне мозг. Как Тина.
— Он поправится, — приободрила я себя. — Раз Тина каждый раз приходила в норму, значит, это не смертельно.
— Тина? — Валентин хотел что-то добавить, но я не дала ему такой возможности.
— Отнеси его в мою комнату! — Я заметила, что он медлит, и поторопила его: — Иди! Быстрее же, Вал!
Через минуту Дони уже лежал на моей кровати, я осторожно подносила к его носу пузырек с нашатырным спиртом, а Валентин мочил под умывальником тряпку для холодного компресса. Словом, мы сорганизовались наконец. И скоро стал виден эффект — ребенок сморщил нос, открыл глаза, сонно посмотрел на нас и повернулся на бок.
— Дони, Дони! — Валентин потряс его за плечо. — Как ты себя чувствуешь, мой мальчик? Дони! У тебя что-нибудь болит?
Иными словами, едва опасность, реальная или мнимая, исчезала, он тотчас терял контроль над собой. Эта реакция была мне знакома, в этом отношении мы были родственные души. Да вероятно, не только в этом отношении.
Я отстранила его и попробовала нащупать пульс Дони. Он оказался ровным и нечастым. Я измерила ему и температуру — нормальная.
— Слушай, Вал, ребенок просто спит. Может, и до этого было так же, а мы… Ты… Но что в сущности произошло?
— Да мы засиделись после ужина, поболтали о том, о сем… Я заметил в какой-то момент, что Дони начал клевать носом, но не обратил на это особого внимания. А потом… смотрю, его на стуле нет. Сполз под стол! Я очень испугался, потащил его сразу же к Дензелу. Не Бог весть какой, но врач, другого у нас нет…
— А твоя мать, а Юла? Почему они не пришли с тобой?
— Их уже там не было, Эми. Матери страшно захотелось спать, у нее прямо глаза закрывались, и Юла пошла ее проводить до комнаты.
— Вот как!.. А Арнольд, убрал он со стола?
— Нет. Но почему…
— Оставайся здесь! — Я бросилась к двери. — Я сейчас вернусь.
— Но, Эми…
