— Убийцы, — прошептала я устало.
— Мы… это мы-то! — Он аж начал заикаться от удивления. Или от возмущения. — Подожди… Не шевелись!
Он поднял с пола одеяло и заботливо укрыл им Дони.
— Но разве ты не видишь, как он спит? — продолжала шептать ему я. — Это даже не сон. Это обморок.
Он склонился над ребенком и заботливо положил руку ему на лоб. Постоял так несколько секунд, не сводя с меня странного взгляда, потом вытащил из-под одеяла его ручку, начал прощупывать пульс, прислушиваясь одновременно к его дыханию. Прислушалась и я — оно было спокойным и ровным. Неужели я ошиблась, спросила я себя с надеждой.
— Ничего страшного, — Валентин распрямился, повернулся ко мне. Ничего, ничего, все в порядке.
Только сейчас я обратила внимание, что он снял шлем и перчатки и переоделся. Он был в рубашке и брюках, а вместо шиповок надел тапочки. Даже носки сменил. Или я пробыла с Дони больше времени, чем мне показалось?
— Хорошо, — услышала я себя и поверила в это.
Валентин махнул рукой в сторону двери, вывел меня в коридор, а при свете я заметила, что у него под носом и на одной стороне подбородка была кровь, еще не высохшая и вроде бы красная, но тоже с металлическим отливом.
— Хорошо, хорошо, — улыбнулся он мне.
Но каким же худеньким, маленьким, побежденным выглядел он в этой одежде. Словно там, в дьявольской комнате своей матери, вместе со спортивным обмундированием, он снял и ту свою спортивную, чудесную фигуру… Я подошла поближе к нему, погладила его по щетинистой щеке, как гладят ребенка.
— Ты был моим единственным другом, Вал. Я тебя никогда, никогда не забуду.
Он обнял меня за плечи. Мы пошли по коридору и ни разу не оглянулись, чтобы посмотреть, не идет ли кто-нибудь за нами.
Глава шестая
Мрак, царивший вокруг, был не менее плотным, чем тот, что владел мною до того, как я открыла глаза. Нащупав ночник, я зажгла свет и, дав глазам возможность привыкнуть к свету, взглянула на часы — без десяти девять. И так как я абсолютно четко вспомнила, что заснула около четырех дня, значит, «произошедшее между часом и двумя ночи» было всего лишь нелепым сном!.. Если, конечно, сейчас не вечер, а утро. Увы, достаточно было повернуть голову к окну, чтобы убедиться, что, скорей всего, так оно и есть — просто шторы спущены. Я встала и отдернула их: да, утро, хмурое, дождливое. Это, однако, вовсе не означало, что я автоматически должна расстаться с надеждой на нелепость приснившегося. Я вернулась к кровати, чувствуя себя до смерти усталой, борясь с трудно преодолимым искушением снова лечь и заснуть, заснуть, на этот раз пусть даже навсегда… без каких бы то ни было сновидений. Потянулась по инерции за градусником на тумбочке, но в следующий миг лишь обреченно махнула рукой — даже если температура и повысилась, что я могу поделать? Уже ничего.
Ничего для себя. Но ведь вчера я решила во что бы то ни стало еще до рассвета увезти Дони отсюда… Меня взяло зло на самое себя. Я не должна была просыпаться так поздно! Сбросив наспех ночную рубашку, я быстро умылась, натянула джинсы, блузку и свитер, а для Дони взяла куртку. Сунула под мышку свой непрезентабельный зонтик, перекинула через плечо ремешок сумки и… не смогла выйти из комнаты. Комната была заперта снаружи. Я оторопела, но не надолго; ключ лежал на полу. Я впилась в него глазами, и затянувшийся на целых семь часов приступ ужаса вполз, отсосал до последней капли кровь с моего лица: конец, вот оно, конкретное доказательство, что все было наяву — ночью Валентин действительно провожал меня сюда. Я даже начала припоминать… он посидел со мной, кажется, я пыталась объяснять ему… что-то, но заснула. А он спустил шторы, запер меня и сунул ключ под дверь. Какая забота — после тех противоестественных картин и переживаний в комнате его матери…
Но хватит об этом! Сейчас у меня абсолютно не было времени на «приступы» и воспоминания. Я открыла дверь и поспешила на верхний этаж, как мне казалось, не без оснований надеясь, что уж сегодня-то остальные тоже встанут не слишком рано. Но я ошиблась. Госпожа Ридли окликнула меня именно в тот момент, когда я на цыпочках проходила мимо ее комнаты.
— Ты куда? — спросила она.
— Взять с собой Дони… на завтрак.
Ее давно увядшие губы сморщились в злой, сухой, как пергамент, насмешке:
— Уж не на лужайке ли вы решили позавтракать? Под этим вот зонтиком?
Она схватила меня за рукав и втолкнула в свою комнату. Притворила дверь. Прошедшая ночь умножила морщины на ее лице настолько, что все оно казалось затянутым густой сероватой паутиной. Однако в ее взгляде, позе, не было ни намека на усталость или переутомление. Наоборот, было видно, что она заряжена энергией, настроена весьма решительно.
— Присядь, Эмилия! Нам пора поговорить.
— Не хочу… Нет смысла, нет, нет… — Но когда она властно указала мне на один из стульев, я подчинилась, безвольно опустившись на сиденье.
— Прошлой ночью ты была здесь. Знаю, я почувствовала тебя, даже ждала тебя. Потому что еще вчера тебя разгадала: ты наша! — Паутинисто-серое лицо нависло над моим, извиваясь складками, которые скользили к ее, тянущейся в мою сторону, шее. — Да, да, наша! Я хорошо сделала, что приютила тебя в нашем доме, наверное, интуиция мне подсказала, что так надо. Я уже старая, и ты нужна будешь моим детям, особенно, когда я покину этот мир. Я их тебе завещаю, — хохотнула она как-то зловеще. — А может быть, мне удастся завещать тебе и самое себя?!
Она смотрела на меня пристально и в то же время с жалкой, чуть ли не нищенской мольбой, словно ожидая в ответ на свой вопрос получить от меня некое обещание.
— Не понимаю, — промолвила я неуверенно. — Чего ты от меня хочешь?
— Поймешь, — ответила мне она. — По тебе видно, что скоро поймешь. Но пока я лишь готовлю тебя, пока хочу лишь, чтобы ты расслабилась. Не сопротивляйся тому, что происходит, Эмилия. Ты должна отдаться этому всецело и безропотно, иначе оно тебя погубит. Уничтожит! А если примешь… О, если примешь, никогда ничего не потеряешь. Наоборот, выиграешь намного больше жизни, чем тебе полагается. И иногда… часто будешь счастлива!
В ее глазах появился дикий, ликующий блеск, который напугал меня гораздо сильнее ее слов — непонятных, но, несмотря на это, оказывающих безотчетный, грубый натиск на мою психику, — и от недвусмысленной угрозы, исходящей от них. Я привстала, зонтик упал, грохнулся на пол, как мне показалось, с таким оглушительным стуком, словно был свинцовым. Я подняла его, зажала в правой руке и попятилась к двери.
— Подожди, подожди! — прошипела мне вслед «тетя Рона». — Все забываю тебе передать… привет от твоего отца. Он звонил вчера. А может, позавчера?
Я застыла на месте, ее беспардонность привела меня в состояние шока.
— А почему ты меня не подозвала? — воскликнула я. — Почему не дала мне с ним поговорить? Я уже переживала, что он и думать обо мне забыл, корила его, проклинала, и все из-за тебя!
