— Угу… Стоите все как один в одной и той же позе, — бросила я с раздражением, — в позе раболепного реверанса перед Смертью и ее неизбежностью.
— Можно сказать и так, — пожал плечами Валентин. — Сам же он, сам Капитан, и это можно утверждать с уверенностью, не занимал никогда никакой «позы». Он бродит. Бродит где-то рядом и иногда «благоволит» появиться перед нами… в виде сияющего, хотя и разложившегося утопленника!
— Нууу, опять? — вздохнула я. — Опять будем говорить о нем?
— А о чем же еще? О звездах и цветах? И неужели до тебя все еще не дошло, зачем ему было надо, чтобы мы не покидали имения? Да для того, чтобы существовать через нас! Чтобы высасывать, кто знает каким образом, наши силы, и таким образом обеспечивать себе еще и еще продление «жизни».
Я отошла подальше, вроде бы невзначай, от гроба капитана. Перешла через дорожку и остановилась у правого ряда.
— Слушай, Вал, я в некоторой степени склонна поверить тебе по поводу Йоно, только вот…
— Значит, ты его видела?
— Нет! Слава Богу… не совсем… пока. Но боюсь, что здесь происходят и другие, не менее зловещие, чем его появление, события. Я имею в виду не только убийство Тины!
И снова, снова я затаила дыхание в ожидании хотя бы какого-нибудь отклика с его стороны. Напрасно. Сознание моего бывшего друга явно не располагало достаточно свободным пространством, чтобы вместить в себя еще и мои страхи и душевные терзания… Но мое-то собственное сознание разве не столь же неотзывчивое и занятое? Я попыталась отвергнуть это самообвинение, заговорив сердечным, но довольно фальшивым тоном:
— А что касается капитана, Вал, мне кажется, тебе будет легче принять версию, что этими пустыми гробами он выразил, слишком причудливо и дико, даже страшно, не отрицаю, но все же… Ну просто выразил надежду, что ваш род пребудет вовеки, будут рождаться сыновья, сыновья…
— И умирать.
— Ну, а как же иначе… друг мой. Не умирают только нерожденные, разве не так? Может быть, в этом и состоит сущность его послания: живите активно, полноценно… потому что жизнь коротка.
— Да, коротка, — прохныкал он, как маленький ребенок. — Мне она кажется слишком длинной. Целая вечность.
— О, да, конечно! Для тех, кто ждет, так оно и есть, — прищурила я глаза и нарочито взглянула на него с нескрываемой жалостью.
Впрочем, другого он и не заслуживал — только жалости, причем пассивной, потому что такому горемыке вряд ли можно помочь, да и особого желания не было. К тому же, если вспомнить, каким я его увидела прошлой ночью: напрочь лишенного нормальных человеческих реакций, утонувшего в беспамятстве какой-то психооргии вместе со своей матушкой, сестрицей и сверхразвитым, до патологии, младенцем убитой, вероятно, ими же самими, женщины… Но было ли это действительно беспамятством, это еще вопрос…
«…вытащи меня, прошу тебя, умоляю…»
— Что? Я?! — воскликнула я удивленно. — И откуда… если только не отсюда… тебя вытащить?
— Вытащить? — Валентин как будто меня не понял. — Нет, но тебе лучше отсюда уйти.
— Мы пойдем вместе. Сию же минуту!
— Я не могу, Эми, Он меня не пускает… «Темно, мне страшно…» Я чувствую, как Он вцепился в меня.
— Не он, а ты вцепился, причем не в него, а в эти несколько пустых гробов. Ты их отождествляешь с ним вместо того, чтобы задуматься о том, что этот давно мертвый мужчина созидал всю свою жизнь, а вы, его жалкие потомки, пустили все по ветру. — «…Спаси меня, иди, иди, умоляю…» — Да, да, вы никак не оставите в покое его дух. Ваши обезумевшие мозги вынуждают его бродить, они заставляют вас видеть его таким — «сияющим, хотя и разложившимся утопленником»! Иначе как ты мне объяснишь, что вы до сих пор не выкинули эти пустые гробы отсюда? И почему продолжаете писать даты рождения своих сыновей…
— Я, к сожалению, еще ничего не написал…
— …на каких-то там плитах, которые все еще не стали, не стали надгробными! Почему? Вы ни в коем случае не должны были превращать в фарс традицию, до смысла которой вам никогда не докопаться!
«…барышня, барышня, я здесь, в темноте…»
— «Барышня?» — уставилась я с недоумением на Валентина и тут же сообразила: тот странный шепот, который я улавливала во время нашего диалога… принадлежал не ему.
Он был детским.
«Мне холодно!»
О, господи, неужели опять… Нет, не сияние, а мрак начал сгущаться надо мной. Стал непроглядным. А я не могу вырваться из него, мои руки и ноги связаны. Мне ужасно страшно, холодно, темно, так темно, я слышу их, слышу ее, она совсем близко, я хочу ее позвать, но моим губам что-то мешает, я не могу, и только мысленно кричу…
«Барышня, это я! Я совсем рядом и мне нужна помощь! Помогите! Барышня Эмилия, Эмилия, Эмилия…»
Но чья… чья же была эта мучительная мольба? Я протерла глаза, и застилавший их мрак словно мгновенно рассеялся. Я прозрела. Огляделась вокруг, потом мой взгляд упал на надгробную плиту — ту, что была у подножия гроба, возле которого я стояла. «Глория Ридли, 8 февраля 1832 — 2 августа 1834». Двухлетний мертвый ребенок из прошлого… «Вытащи меня», «Я здесь, внутри, в темноте»?!
Шаг за шагом я начала пятиться назад, плащ съехал с плеч, упал, я не останавливаясь, наступила на него. Я двигалась к выходу, меня даже дрожь не брала. Двигалась скованно, как изваяние. Как мертвец. Валентин не последовал за мной. Лишь смотрел на меня, смотрел с каким-то особенным — похоронным выражением. Увы, пещера-склеп его старого и, наверное, действительно безбудущного рода уже поглотила его полностью — еще живого. Но она хотела, пыталась поглотить и меня…
— Подожди меня, — послышалось обращенное ко мне. Но я не была, не была в этом уверена.
«ЖДИ МЕНЯ!»
Глава седьмая
Я знаю, вижу абсолютно ясно, даже говорю вслух:
— Я нахожусь в своей комнате.
И несмотря на это, не могу освободиться от чувства, что я все еще в склепе. С Валом?.. О нет, нет, я оставила его там, и пещера поглотила его — еще живого. Я его предала… Она поглотила и меня!
— Но ведь я же здесь, еще живая…
В собственной комнате. Которая не моя. Которая мой гроб… А в дверь кто-то стучит, ага, наверное, заколачивают ее досками — это проще, чем замуровывать.
— Эми?
Клиф. Опять в черном.
Вошел.
— Ты бы лучше другую замуровал, — сказала я.
— Какую? — Он подошел к моей кровати.
— Чердачную, — объяснила я. — Что-то страшное может проникнуть через нее, я еще утром это почувствовала. Через ту дверь, которая ведет оттуда в Старое крыло.
Губы его под бархатно-черными густыми усами расплылись… Он улыбнулся, сначала немного смущенно, но потом шутливо, обнажая два ряда зубов, белых и крепких.
