— Вот видишь, еще одна случайность, — закивала я в подтверждение его слов. — Как и вчерашний случай. Я приехала в имение только ради свежего воздуха, Клиф, и вчера просто гуляла у скал, чтобы подышать йодистыми испарениями…
— Да брось ты! — с нажимом проговорил он. — Молодая девушка гуляет и дышит, видите ли, в темноте, несмотря на то, что всего три дня назад именно там убили человека.
— Во-первых, когда я выходила из дома, было еще светло, и во-вторых, тогда еще ни у кого не было причины убивать меня.
— И в-третьих, Эми, давай сравним твое поведение с моим. Я рассказываю тебе все совершенно откровенно, ничего не скрывая. Даже не считаю нужным притворяться, что жалею или страдаю, хотя мне прекрасно известно, что вы, женщины, легко ловитесь на эту удочку и уже готовы на всякое там сострадание, участие… Другими словами, даю тебе возможность самой оценить, сделать выбор, так сказать, по совести, а что получаю в ответ… Ты врешь мне самым наглым образом! Ну что ж, делать нечего, придется тебя предупредить раз и навсегда: я умею давать отпор подлецам, дорогая, и если…
— Хватит, — оборвала я его резко. — Не надо меня пугать. В конце концов, для тебя не имеет никакого значения, соврала я тебе или нет. Гораздо важнее, что ты можешь ехать совершенно спокойно, без каких-либо препятствий с моей стороны. Я просто… не хочу тебя выдавать.
— Почему?
— Потому что ненавижу подлецов, особенно шантажистов. И прежде всего потому, что если бы я была мужчиной, то, скорее всего, поступила бы… вряд ли по-другому. Впрочем, не исключено, что очень скоро действительно поступлю… точно так же.
Удивление, с которым Клиф воспринял мои последние слова, было не без доли восхищения.
— Ты мне нравишься, да, — проговорил он. — И мое предложение остается в силе: давай уедем вместе!
— Не могу. К сожалению, я должна остаться здесь.
— Должна? Слушай, Эми, я вообще не могу понять, в какую игру ты ввязалась, но если ты действительно проявишь неблагоразумие и останешься, имей в виду, что игрок из тебя никудышный. Например, когда ты появилась в моей комнате в первый раз, было яснее ясного, что непременно заявишься и во второй, причем сразу же после того, как я уйду. Да и врешь ты, как я уже говорил, довольно неумело. А здесь… правда состоит в том, что даже после моего отъезда ты не будешь здесь в безопасности. — Клиф поморщился, помолчал, явно одолеваемый какими-то внутренними противоречиями, и, наконец, оголил зубы в кривой усмешке: — Ну хорошо, я дурак, что скажу тебе об этом, но все же скажу… Будь очень осторожна, дорогая, потому что… это не психопат Дензел убил Тину! В записке он имел в виду совсем не ее, а свою сестру…
— Да знаю я, знаю. — Я опять почувствовала приступ головной боли. — Я же рассказывала тебе, он подумал, что Джесси мертва и бросил ее… Он понял, что я вижу, как на ладони, всю его историю, знаю, что он преподносил ее совсем не так, что все его рассказы были ложью. Если бы я молчала, может быть…
— О, не вини себя. В любом случае я бы его ликвидировал. Но так… решил, что если мне удастся подвести его к мысли оставить предсмертную записку, и он повесится возле той скалы, с которой была сброшена Тина, расследование его убийства быстро прекратится. Иначе копы начнут разнюхивать что да как, будут проверять каждого из нас с особым пристрастием, а моя личность… да что тут говорить.
Мне становилось все хуже от этой непринужденной дружеской беседы. Мы вели себя, как соучастники, по сути, так оно и было, и совершенно спокойно обсуждали, как удачно во всех отношениях получилось с самоубийством «душевно больного» человека.
— Эми? Ты, похоже, опять куда-то унеслась… Надеюсь, ты не думаешь, что это я убил Тину, правда?
— Нет, Клиф, — ответила я. — Даже теперь, после того, как ты сказал, что в записке имелась в виду не Тина, а Джесси. Однако думаю, что настоящий убийца Тины может быть не найден никогда, из-за тебя… Из-за нас.
— Как знать? Возможно, это будет справедливо. Может быть, она это заслужила из-за своего образа жизни…
— Прекрати! Ты с этими своими взглядами дошел… возвратился чуть ли не в первобытные времена. Рассчитывать только на самосуд, не испытывая при этом никаких угрызений совести… Дикарь! Который лопочет еще что-то насчет справедливости!
— Ну, опять тебя понесло, — с досадой отметил он. — Сплошной туман у тебя в голове. Слишком ты неуравновешена, Эми. Я, конечно, не святой, но, по крайней мере, точно знаю, до чего могу дойти и куда возвратиться. Для меня существуют границы, и я уверен, что не переступлю через них ни при каких обстоятельствах. И это хоть какая-то, но все же мораль, ведь так? В то время как у тебя, да и вообще у вас, неуравновешенных, дорогая, фактически нет никакой морали. Хорошая или плохая, но моя все же прочна и стабильна, а такие, как ты, никогда не знают, чего ожидать от самих себя, до чего они могут дойти и куда возвратиться. Вами движут обстоятельства, кидают вас из стороны в сторону… Ты и сейчас злишься на меня не из-за того, что я помог кому-то повеситься, а потому что не помогаю тебе.
— И какой же, по-твоему, помощи я от тебя жду? Чтобы ты и мне нашел подходящее дерево, так что ли?
— Может и так. Или, скажем, чтобы я со слезами раскаяния уверял тебя, что остекленевший взгляд мертвеца будет преследовать меня по гроб жизни.
— Но в действительности это не так.
— Нет, не так! Он был подлецом. Подлецом, понимаешь? И точка. А теперь… уходи.
Мы смотрели друг на друга с максимально далекого расстояния, насколько позволяла комната, так сильно напоминающая комнаты в дешевых гостиницах. И для него, думала я; она едва ли стала чем-то большим в течение тех месяцев, которые он здесь прожил. Он уедет и, наверное, не захватит с собой никаких связанных с ней воспоминаний… Или, может быть, захватит на память эту встречу наших, пусть удаленных, взглядов в эту самую минуту?
— Он был подлецом, — тихо проговорил он. — Разве не так?
В моем сознании мелькнул детский скелетик, засунутый Халдеманом в ту кухонную миску: «Может быть, для чего-нибудь и пригодится, сказал я себе». И еще: его грязные пальцы, вцепившиеся в мои волосы. «Ты вообще меня не интересуешь. Ты для меня просто инструмент!» И безнадежное выражение в глазах Вала: «Он что-то знал. Что-то ужасное… для меня…» Но я не забыла и его рыданий, звучащих там, в стенах столетнего подземного убежища, его неугасимой, преследующей его в течение всей жизни муки из-за той некрасивой девочки, его любимой сестренки. О его предсмертных минутах… «Как это меня не будет? Где же я буду?.. Нигде!»
— Да, — сказала я вполне уравновешенно. — Он, бедняга, был большим подлецом.
Мы простились с Клифом, не обменявшись больше ни единым словом, только кивнув друг другу, что все же было намеком на взаимную симпатию. Потом я ушла, чтобы не встретиться с ним больше никогда.
Глава десятая
Я не могла найти фонарь, не могла воспользоваться и фонарем Халдемана, потому что его комната была закрыта и опечатана полицией. В конце концов, я сунула в карман куртки тонкую матерчатую сумку, две-три свечи и коробок спичек, которые нашла в одном из чуланов, и вышла на улицу. Солнце уже клонилось к закату, надо было торопиться. Я обошла Новое крыло с надеждой проникнуть внутрь через одно из окон погреба, но вскоре убедилась, что все они, как и окна первого этажа, наглухо закрыты деревянными ставнями. Потом попробовала открыть отмычкой навесной замок двери, ведущей прямо в подземелье, но не смогла. Столь же напрасными могли оказаться попытки проделать это и с центральной входной дверью, во-первых, я была почти уверена, что это вряд ли получится, а во-вторых, она располагалась точно напротив аллеи, откуда меня могли заметить.
