Через некоторое время все утихло, и постепенно я сообразил, что же собственно произошло. Юсы передали вибрацию своих тел ленте конвейера, которая, двигаясь, вибрировала сама по себе. А потом, когда они бросились бежать обратно, частота ее вибраций и вибраций, снова создаваемых юсами, совпали, и быстро нарастающая амплитуда в конце концов вызвала критический резонанс. И если бы Чикс с его почти полутонным весом, а в какой-то мере и я, не приняли бы своевременно мер, по всей вероятности, дело могло бы иметь роковые последствия.
Ноги у меня подкашивались, но я подошел к лежащему Странному юсу. Чикс уже был около него и осторожно поднимал. Я помогал ему, как мог, и это мое первое прикосновение к негуманоиду, может быть, обошлось бы без каких-либо отрицательных эмоций, если бы позднее, когда мы уже вышли из здания, я бы не задумался об этом. Мне мерещилось, что на руках у меня осталось что-то скользкое, что кожу что-то пощипывает, что пальцы мои сковало. Впрочем, я очень хорошо понимал, что все мои ощущения надуманны, но… Меня тошнило и трясло.
— Я немного встревожился, — заявил Чикс, когда мы удалялись отДефрактора вместе сусмиренным Странным юсом.
А я, несмотря на свое состояние, не мог не улыбнуться такому по-человечески скромному определению «немного встревожен». Ничего себе! Да Чикс почти обезумел от страха, уж я-то видел. Потом вспомнил, как смешно подскакивали мы на обезумевшей ленте, и мне стало легче на душе. «Да этот юс очень похож на человека, черт его побери! И тоже, наверно, часто бывает дураком. Как, например, я».
— Что он хотел сделать? — указал я сдержанным жестом на Странного юса.
— То, что и все мы. Только он и сейчас еще это делает, — сказал Чикс серьезным тоном, совсем отличным от его обычного фальшивого любезничания. — Изливает свою категоричность. Не соображая.
Я вздохнул, до известной степени примирившись с нашей взаимной непроницаемостью. Было очевидно, что я должен отказаться и от своих предварительно подготовленных вопросов — в самом лучшем случае задал бы их напрасно. Молчаливо я проводил юсовдо того места, где мы встретились, но прежде чем расстаться, я все же не сдержался и тихонько спросил:
— Скажи, Чикс, почему вы так заинтересованы в переселении?
Он заботливо обнял конечностями уныло покачивающегося Странного юса.
— Это будет последний знак, — ответил он тоже тихо. — Знак о другом, что грядет, грядет… — Голос его упал до едва слышного хрипа.
— Что грядет? — я в ужасе вздрогнул. — Что это «другое»?
Чикс медленно пошел по неземной розовой траве. Его тяжелое дыхание согрело воздух, и легкие клубы пара окутали юса, словно покрывало из тонкой, как паутина, ткани. Странный юс последовал за ним.
— Что грядет, Чикс? — промолвил я, глядя вслед их нечеловеческим фигурам. — Что?
— Не знаю, — его слова долетели до меня почти беззвучные, как дуновения.
Я остался один. — Пора было возвращаться на базу, но чувство, что я что-то пропустил, прошел мимо чего-то важного, привело меня снова к Дефрактору.
Я шел тем же путем — через флигель и потом внутри серпантина. Однако на последнем витке быстро отступил назад: около плота стоял Вернье. Вместе с одним из роботов. Что-то говорил, наклонив к нему голову, но как я ни напрягался, не смог услышать ни слова. Спустя некоторое время робот повернулся и зашагал по ленте транспортера. Остановился точно на том месте, где упал Странный юс.
— Вот здесь, — прогремел его металлический голос.
Вернье кивнул. Оперся на плот, скрестив руки. На его лице играла легкая рассеянная улыбка.
Я бесшумно пошел к выходу.
Глава двадцать вторая
С базы я связался с Ларсеном и прежде чем успел попросить о встрече, он настоял, чтобы я пришел к нему на полигон. «Сейчас же!» — сказал он и, ничего не объясняя, прервал связь.
Настроение у него было отвратительное. И он не скрывал это, когда мы увиделись. Было не до рукопожатий, не до Приветствий, мы даже не кивнули друг другу Подождав, пока я сойду с рейдера, Ларсен молча пошел впереди меня. А я остался стоять на месте. Через несколько шагов он остановился.
— Иди! — резко пригласил он.
— Насколько я вижу, между нами зреет конфликт, — спокойно сказал я.
— Да!
Я пожал плечами.
— Что ж тогда начнем. Обстановка мне кажется подходящей.
— Терпеть не могу твою иронию! — сказал он.
— А я — твои фельдфебельские замашки, — был мой ответ.
Ларсен прикусил губу И смерил меня гневным взглядом.
Ладно, — отрезал он наконец. И снова пошел вперея А я за ним.
— Работаю здесь уже семь месяцев, — заявил он, когда мы поравнялись. — Семь месяцев. Непрерывно.
Я бросил взгляд на распотрошенную юсианскую машину, мимо которой мы проходили.
— А результаты? — спросил я с сочувствием. — Хорошие?
— И хорошие, и плохие, — Ларсен ускорил шаги. — Важно, что они есть, понимаешь?
— Не трудно понять, — сказал я.
А он опять остановился, обернувшись ко мне:
— В таком случае, почему ты хочешь все испортить? Мы стояли возле другой юсианской машины, подобной той, которая вчера была кем-то запрограммирована перемалывать камни. По разрезам в передней части, по инструментам и смонтированному невдалеке стенду было видно, что в последнее время Ларсен изучал именно ее.
— Почему ты хочешь все испортить? — повторил он.
— Не все, — возразил я.
— А кто дал тебе право решать, что нужно испортить, а что сохранить?
— Я не жду особого разрешения от кого-либо, — ответил я. — Руководствуюсь только личными убеждениями.
— И когда ты успел их приобрести?
— Еще на Земле. В звездолете я утвердился в них, а здесь, на Эйрене, эти убеждения стали непоколебимы.
— Предполагаю, что они всецело направлены против проекта.
— В этом его варианте — да, — уточнил я.
— Ты считаешь, что возможны и другие варианты? -
— Только один.
— Какой?
— Заселение планеты нормальными людьми, в нормальных городах, среди нормальных земных растений. Без каких-либо условий тридцатилетней изоляции и прочее. И при нормальных отношениях с юсами.
— Последнее говорит кое о чем худшем, чем дилетантство, Симов. Оно говорит о наивности с твоей стороны!
— Ты так думаешь, — равнодушно отметил я.
Ларсен провел ладонью по лбу. Ему все еще было трудно справиться с охватившим его раздражением, но чувствовалось, что оно проходит.
— Я не буду пускаться в споры с тобой, — решил он. Черты его лица постепенно приняли свое обычное выражение холодной сдержанности. — Скажу только, что сегодняшний случай не должен повториться. Ни при каких обстоятельствах.
