— Куда я попал? — со второго этажа спустился взлохмаченный и заспанный знахарь. — И что здесь случилось?
— С твоей кухней случился порядок, — промычала я с булавками во рту. — Кай очнулся?
— Думаю, что еще пару часов проспит. Так что сиди, где сидишь, и делай то, что ты делаешь. Кстати, а что ты делаешь?
— Бабочек, — не поднимая головы, отозвалась я и осторожно, булавка к булавочке, приколола к тряпичному телу бабочку крылышки из неровных лоскутов, исписанных рунической вязью. — Если уборка не помогает успокоить нервы, то нужно делать какую-нибудь мелкую чушь. Только сегодня что-то плохо отвлекает от разных мыслей…
Из-под пальца брызнула голубоватая вспышка, и обрезки срослись без единого стежка.
Между тем, Рой снял деревянную крышку с ведра, зачерпнул ковшом воды, притащенной мною из колодца, и уже поднес ко рту, как замер.
— Эм… Ты осквернила мой дом светлой руной? — констатация факта почему-то прозвучала вопросительно, будто он не был уверен, откуда на очаге появился черный след после потушенной светлой руны «огонь». — Моя матушка, царство ей небесное, впала бы в истерику и разломала очаг одной силой мысли.
— Извини, не нашла, как зажечь, пришлось нарисовать. Руна бытовая и со временем исчезнет.
— Вообще-то, мы зажигаем очаг лучиной.
— Не догадалась, — отозвалась я, приращивая второе крыло, и перетянутая красной нитью гусеница превратилась в кривенькую бабочку. — Ешь кашу, пока не остыла. Она без перца.
— Кай говорил, что ты артефактор? — вдруг спросил Рой.
— Угу.
— Хороший?
— Неплохой.
— Пошла по стопам отца? Он тоже артефактор?
— Преподаватель истории и разбирается в создании магии, как дед Вудс в кулинарии, — пошутила я и вдруг обнаружила, что знахарь, затаив дыхание, следит за моими руками.
— Почему ты выбрала мужское ремесло?
— Почему ты стал знахарем?
Мы переглянулись.
— Оказался слишком слабым магом, чтобы стать паладином.
— А я — слишком сильным, чтобы изучать древнюю литературу. Думаю, что алхимик из меня тоже вышел бы недурственный, но бесит их одержимость философским камнем. Едва упомянешь, и они начинают вести себя, как чокнутые сектанты.
Взмахом руки я заставила бабочку с опавшими, словно увядшие лепестки, крыльями подняться в воздух. Тряпичная заготовка закрутилась в футе над столом. Краем глаза я заметила, что Рой застыл с открытым ртом.
— Свечусь? — усмехнулась уголками губ и раскрыла изуродованную темной руной ладонь.
В центре вспыхнула искра, крошечная, не больше семечка подсолнечника, но такая яркая, что сумрак зимнего рассвета растворился, словно в комнате засияло ослепительное солнце. Привычным движением я зажала искру между пальцами и вживила в тряпичное тело бабочки. В груди куклы мгновенно задрожал голубоватый огонек. Щелчок. Магическое сердечко забилось в такт моему собственному сердцу, а по тряпочным крыльям разбежались тонкие прожилки — светящаяся руническая вязь.
Бабочка ринулась по кривой к потолку, но стукнулась о стеклянный светильник. Сделала круг, теперь уверенный и сильный, не как глупое насекомое, а как у настоящая птица.
— Что она делает? — произнес Рой странным голосом.
— Учится летать. Удивительно, правда? — улыбнулась я. — Настоящее волшебство. Я испытываю благоговение, когда они оживают.
Между тем летунья уселась Рою на плечо, зацепилась красными лапками-нитками и сложила крылья. Знахарь пересадил бабочку себе на палец, внимательно присмотрелся к пульсирующему под тонкой перевязочной тканью огоньку, потер между пальцами крылья, изукрашенные тонкими голубоватыми прожилками сложного рунического плетения.
— Клянусь, мой мир больше не будет прежним.
— Почему? — хохотнула я.
— Всегда считал магию света примитивной. Что можно придумать, когда вы используете только один ключ и пририсовываете кружавчики? Но превращать ничто в нечто…
— Вообще-то, ничего сложного.
— Ничего сложного? — изогнул брови Рой. — Голубая кровь, ты ведь прибедняешься, когда называешь себя неплохим артефактором?
— Чуть-чуть, — согласилась я.
— Что ты еще умеешь оживлять? — полюбопытствовал он.
— Мебель.
— Надеюсь, ты от скуки не оживишь табуреты у меня на кухне, — тут же отреагировал он.
— Я не настолько жестока. — Я аккуратно сложила бинты и булавки, смотала остатки ниток и поднялась из-за стола. — Пойду к Каю.
— Не вини себя, — внезапно остановил меня знахарь. — Он сознавал, что вам не дадут спокойной жизни. Не сегодня, так завтра или через год, проблемы все равно начались бы, поэтому не вини себя.
— А если бы ты его не спас?
— А если бы он не спас тебя? — тут же переиначил знахарь, и меня точно окатили ледяной водой.
Когда мне было восемь, отец купил двух попугайчиков, выбрал из-за необычного мятного окраса влюбленную парочку. Но через седмицу кошка тетушки Матильды свернула самке шею, а еще через три дня осиротевший самец упал замертво прямо в клетке. Оказалось, что таких попугаев называли «неразлучниками», они погибали друг без друга, в прямом смысле слова.
И сейчас, после всех тех страшных воспоминаний Кайдена я вдруг осознала, что, кажется, мы тоже начинали походить на этих самых птичек. Если не станет одного из нас, как долго второй сможет сохранять рассудок? Сложный вопрос.
— Если вдруг меня не станет, хочу, чтобы он все забыл, — вымолвила я, — как будто меня никогда не существовало.
— Уверен, что Кай был бы против.
— Да, но некоторые воспоминания убивают похуже смертельного яда.
— А ты бы стерла воспоминания, чтобы спокойно жить дальше?
— Разумеется. — Никогда в жизни мои уста не произносили более чудовищной лжи.
В кухне повисла оглушительная тишина. За смерзшимся окошком рассветало зимнее утро, хмурое и серое. Совершенно точно было слишком рано, чтобы вести сакраментальные беседы.
Я уже поднималась по лестнице, когда Рой произнес, вроде негромко, но не для безмолвного дома, окутанного тишиной.
— Где ты научилась так складно врать, Голубая кровь? В Тевете искусству вранья учат в университетах?
Не думаю, что он ждал ответа.
Я решила, что Кай спит. Глаза были закрыты, грудь спокойно поднималась и опускалась. Руки лежали поверх одеяла, и было хорошо видно, что костяшки на его пальцах сбиты. Огонь в камине едва-едва теплился, и только я принялась ворошить кочергой угли, как услышала хрипловатый голос:
— Привет.
— Думала, что ты спишь, — оглянулась я через плечо.
