К большой реке они вышли ниже Мышиной Горки, когда-то, говорил Ванюте отец, здесь держал своих ездовых мышей Дух-Ездок-на-Мышах, пугающийся людского взгляда. Под холмом, круто обрывающимся к реке, у Ванюты в зарослях охты, уже обсыпанной мелкими зелёными ягодами, была припрятана узенькая колданка. Раньше они лодок не прятали, все знали, чья кого лодка, и если пользовались чужой, то потом благодарили хозяина. Теперь пришли времена другие, злые ветры принесли злобу, человек вдыхает её, и она поселяется у него внутри, выедает кости и мясо, мутит кровь, добавляя в неё желчь и мочу, и если от человеческого безумия помогает оленье лёгкое, надо в самом начале приступа быстро его на голову наложить, то от злобы леченье трудное, только самому опытному шаману дано уменье выгнать из человека злобу.
Юноко не любил плавать, но глаза его светили за реку. Ванюта освободил лодку, проверил, не подгнило ли днище, вынул из-под лодки весло, перевернул колданку бортами кверху и по кустам подтащил к воде. Распряг оленя, отцепил нарты, пристроил их на высокой корме, благо были они легки по весу, а величиною невелики, и там закрепил потуже.
«Туда идём?» – Ванюта посмотрел на Конька, и тот качнул ему бархатными рогами.
Ванюта грёб на островок-осерёдыш, торчавший горкой метрах в ста от фарватера, чтобы дать там передохнуть оленю. Конёк держался возле левого борта, задрав морду и тонко сопя ноздрями.
Ванюта плыл по тугой воде и слушал запахи, текущие в воздухе. Он помнил довоенное время, когда долгие берега реки пахли ю́колой, свайные сарайчики-ю́кольники стояли по берегам везде, свой почти у каждой семьи. Жили сыто, тундра кормила щедро, Саля-Ям, так здесь называли Обь, круглый год была обильна на рыбу, и все речки в тундре, и все озёра, большие и малые. Ловили ве́ршами, волосяными сетями, у отца была сеть-русанка, крепкая, с крупными ячея́ми, ею ловили нельму весом до двух пудов, рыба в семье не переводилась, теперь не то.
Саля-Ям совсем обезрыбела, как обезмирел мир, как светлое дерево яля пя растёт голодное в озере Харво и не может вырасти над водою. Ванюта верил, рыба ещё придёт, есть вода – будет в воде и рыба, рыбий род стойкий, как род дождевых червей – какой бы лютой ни стояла зима, черви всегда остаются живы, обволакивают себя теплостойкой слизью, так и пережидают зиму. Вот и рыба переждёт несчастливый год и заполнит собою реку.
Юноко посмотрел на Ванюту и ничего ему не ответил. Оленья мудрость не всегда совпадает с мудростью человечьей.
Теплоход загудел протяжно, когда олень и человек олений отдыхали вместе на островке, медленно озирая силу, идущую против течения по фарватеру. Ванюта знал эту силу, знал её и Юноко. «Анастас Микоян» звали эту рукотворную силу. «Анастас» шёл в Салехард из Гыдоямы, таща в связке лихтер с углём и два мелкокалиберных земснаряда. Съела «Анастаса» река, и Ванюта с отдохнувшим Юноко продолжили своё речное радение.
Левый берег, низкий и мокрый, встретил их белохвостым орлом, сидевшим на сухой палке, воткнутой в кочковатый мох. Орёл важно посмотрел на Конька, потом важно расправил крылья и взглядом показал на Урал. Олень кивнул, оба друг друга поняли. Орёл взлетел, сделал два круга в воздухе и растворился в небе левобережной тундры.
Ванюту называли Ванютой, так было глаже чужому уху. В народе тундры звали его Ванойта – корневой, ступающий по корням, чтобы не оставлять следов, когда тебя преследует враг. Второе, комариное, имя было славой и гордостью его рода, сам могучий Вавлё Ненянг, владыка низовой стороны, великий шаман и защитник бедных, благословлял Ненянгов из мира мёртвых и давал им силу и дух. Помогало имя ещё и в житейском смысле: в тундре гнус и комар – адские насекомые. Они богами созданы для того, чтобы грешник – а кто не грешник? – помнил о будущих наказаниях (самое безобидное из которых – укус комара и мошки), ждущих человека в аду. Ванюту комары не кусали, и Конька, его оленьего друга, и всех, кто пребывал в малом круге Ванютиной сердечной заботы. Было бы сердце больше, Ванюта оберегал бы всех – оленей, забирающихся на продуваемые вершины сопок или спускающихся на низкое побережье, где ветер их спасает от насекомых, и мамонтов, живущих в подземном мире, и пуночку, и юркого кулика, и парящих над неоглядной тундрой ширококрылых крепкоклювых поморников, и розовую приполярную чайку, приносящую человеку счастье, и людей, которых не обглодала порча и чья кожа не обмохнатела изнутри.
И с войной справился бы Ванюта – было бы сердце больше.
Они двигались на закат, к Уралу. Глаза оленьи вывели их с Ванютой много выше озера Харво, в среднее течение Коротайки. Здесь, среди надречных холмов на границе тундры и лесотундры, в роще лиственниц, укрытой от глаз холмами, покоился Ванютин отец. Живого его звали Сядэй, теперь он человек безымянный, мёртвого нельзя называть по имени, которое он носил при жизни, от этого ему становится больно. Между лиственничными стволами было его пристанище. Сделанное из половинок лодки и поднятое над песчаной почвой, последнее жилище отца Ванюта соорудил сам.
Всему, что умел Ванюта, его научил отец. Чувствовать по запаху дыма невидимое оленье стадо, ловить ездовых оленей, делать нарты, выдолбить облас («стружку от него не сжигай»), порубить рыбу («руби напополам, нанизывай на кол, втыкай его в песок у печки и дай рыбе пожить так сутки – будет еда со вкусом»), много чего умел он. Любой порой, в тьму ли, при свете ли, в непогоду и в спокойные дни, они с отцом покидали чум, и отец возил его слушать тундру. «Закрой глаза, – говорил отец, – сейчас твоими глазами должны стать нос, уши и голова, ноги и руки. Слышишь? Это вода в ручье. А это олений след. Это утки шелестят крыльями. Вот трава под снегом лежит, она ложится по ходу солнца. Проснулись птицы – значит проснулся день, стихает ветер – это ночь пришла в тундру. Запоминай, тогда будешь жить».
Ещё отец научил Ванюту некоторым приёмам смерти. Потому что если ими не овладеть, то для смерти, которая рыщет всюду, можно сделаться слишком простой добычей.
Отец рассказал Ванюте историю своего отца. Когда к тому зимой на Ямале пришла смерть в образе старухи Пухутякои, а он лежал, обложенный снегом, спасаясь от затяжной пурги, отец прицелился в неё из винтовки и выстрелил в старухино сердце. Выстрелил и ей говорит: «Ты мёртвая, теперь я тебя убил». – «Как убил? Я ведь живая!» – не верит ему старуха. «Нет, – говорит, – ты мёртвая, уходи скорей». Смерть идёт от него, плачет: «Я мёртвая! Он меня убил! Как же я теперь буду детскими печёнками лакомиться?» И ушла, а он остался живой.
«Это тот самый случай, – объяснял Ванюте отец, – когда обман не считается грехом. Грех обманывать человека, обманщика обманывать можно. Ну а хитрее смерти разве обманщик есть?»
И ещё одной необходимой науке отец научил Ванюту.
Когда выбираешь цель, глаз держи не на цели, а смещай чуть за неё. Взгляд, смещённый за цель, видит результат действия, и иногда он не стоит твоих стараний. Даже когда целишься во врага, смещай прицел дальше цели. Душа человека прячется у него за спиной, сжимается в шарик, точку, и когда ты в него стреляешь, первым делом следует поразить душу, потому что враг без души – существо неодушевлённое, а значит, он уже побеждён.
