– Ну, вообще-то…
В дверь поскреблись.
Так обычно давал о себе известие Еремей Евгеньевич Ливенштольц, старший методист Дома ненца.
– Степан Дмитриевич, Илья Николаевич, – объявил он, сунувшись в дверь, – я по поводу сегодняшнего собрания. Кумача хватает только на четверть зала. Предлагаю сделать агитационные вставки на тему вклада района в дело обороны страны. Ну и ваши работы, товарищ Рза, разместим в зале, как договаривались. Да, ещё накладочка с этим ансамблем ненцев. Говорят, что праздник у них местный какой-то, ну и вроде сегодня не могут быть.
– Как это так не могут! В Доме ненца и без ненцев? Абсурд! Под конвоем, как угодно, но чтобы были!
Весть о том, что Рза съезжает на Скважинку, распространилась, как пламя в сухой траве.
Первым подошёл Ливенштольц.
– Мы-то как же? – спросил Еремей Евгеньевич, крутя на лацкане рабочего пиджака значок передовика тыла. – Ваши лекции, ваша помощь, ваше общее положительное влияние. Вы предмет нашей гордости, Степан Дмитриевич! Наша местная достопримечательность, эталон! Вы – Герой Социалистического Труда, лауреат самой главной творческой премии в государстве. Люди радуются, что рядом – вы. И вдруг, нате всем, – меняете нас… – Ливенштольц запнулся, поводил глазами по сторонам и шёпотом завершил: – На лагерь.
Дело происходило в зале, где художник обустраивал экспозицию из отобранных специально работ. Он обхаживал «Воина-победителя», устраняя невидимые для зрителя недостатки его фактуры. Рза проделывал это штихелем – ковырнёт остриём фигуру и мгновенно отдёрнет руку. Словно опасаясь реакции своего непредсказуемого творения.
На тираду старшего методиста Рза ответил равнодушным кивком. Слово «лагерь» он отметил усмешкой; или эта его усмешка относилась к поведению Ливенштольца – к его запинке и смущённому шёпоту?
Рза убрал инструмент в карман:
– Еремей Евгеньевич, дорогой, видите, «Воин-победитель»? – Рза чуть тронул каменную гранату, сросшуюся с каменной пятернёй. – Его я делал с реального человека, который, кстати, даже не воевал, вернее так, он не доехал до фронта по причинам, от него не зависящим. Но я знаю, попади он на передовую, он не стал бы отсиживаться в траншее, а вот так, с гранатой и автоматом, шёл бы на врага победителем. Это я к тому, что характер проявляется не только в бою. Побеждать можно где угодно. Даже, как вы сказали, в лагере. Это я к вопросу об эталоне. – Степан Дмитриевич взял его за рукав. – Помогите лучше вашей местной достопримечательности справиться вон с тем деревянным юношей, который у колонны лежит. Скульптура называется «Сон», давайте её общими силами ближе к стенке перекантуем. Только осторожней – тяжёлая.
Громко шкрябающий по полу деревяшкой и поэтому слышный издалека, к скульптору прихромал Калягин. В Доме ненца он совмещал две должности – лектора на общекультурные темы и смотрителя антирелигиозного кабинета. Ногу он отморозил сдуру на раскопках мангазейского городища где-то перед самой войной, прикомандированный к археологической экспедиции Ленинградского института археологии. Сам он археологом не был, но, вкусив полевой романтики и наслушавшись рассказов специалистов, увлёкся этим муторным делом и делил теперь свою деятельность между небом (лекторство и смотрительство) и землёй, вернее её изнанкой, – бессистемными любительскими раскопками. Последним увлечением Калягина был поиск следов сихиртя, таинственного народа тундры, предпочёвшего земляные норы жизни под открытыми небесами.
Рза как раз укреплял кумач на стене за «Воином-победителем». Оглянувшись на посапывающего Калягина – тот дырявил его глазами, – мастер сплюнул на ладонь гво́здики, чтобы удобнее было говорить.
– Что вы на меня как на мертвеца смотрите? – шутливым тоном вопросил он.
– Ну… вы ж того, – заспотыкался на словах археолог. – То есть в Скважинку, как я понимаю. Я, вообще-то, вот о чём хочу вас спросить… – Калягин перекосился набок и сквозь брючину почесал свою деревяшку. – Спросить, попросить… не знаю.
– Я догадываюсь, – ответил Рза. – Вы про этих, тех, что «по пуп мохнатые…» Как там дальше? «Линные, на темени рот имеющие». Про сихиртя, правильно я вас понял? Не отыщется ли на Скважинке вход в их тёмное царство? Не отыщется, уверяю вас, Виктор Львович. Там же лагерь, какие там, к чёрту, «линные», извините за грубое выражение.
Осторожно, чтобы не попортить материю, Рза вогнал киянкой в стену гвоздочек. Археолог скрёб деревяшкой пол.
– Там рудник и старые шахты, – говорил он с ртутью в глазах. – Там святилище, ненцы верят, там, на Скважинке, сообщаются две земли – наша и их предков, сихиртя. Мне, как археологу, очень было бы интересно…
– Виктор Львович… – Рза вогнал ещё один гвоздь.
– Да, конечно, лагерь, я понимаю. Только вдруг вы что-то узнаете. Или сами что увидите невзначай.
– «Невзначай» в таких местах не бывает. И не пустят меня в эти ваши старые шахты. Если только не поменяю профессию.
– Тьфу на вас, Степан Дмитриевич, – «не поменяю». С этими вещами не шутят. Да, а как там поживает святой Василий? Я ему уже и место доброе в кабинете выделил. Как раз под надписью «Религия – опиум для народа». Для наглядного, так сказать, примера.
– Будет, будет вам мангазейский праведник. Я свои долги помню.
Шумя носом, задержался возле художника командир кинорубки Костя Свежатин.
– Обещали «Георгия Саакадзе», а привезли «Сокровище погибшего корабля», – пожаловался скульптору Константин Игоревич. – Сюда «Сокровище» пятый… нет, шестой уже раз привозят. А новое, пока досюда доедет, по дороге до дыр засмотрят и списывают потом как ненужный хлам, вроде того. Центр округа, центр округа! Считается только центр, а получается – какие-то выселки. Небось, в каком-нибудь занюханном Горно-Князевске уже дважды «Саакадзе» крутили…
– Ладно, Костя, Константин Игоревич, – успокоил Рза кинорубщика. – Лично я твоё «Сокровище» не смотрел, один зритель у тебя, считай, есть. А что, хорошая картина, смотреть стоит?
– Интересная, ну да, про ЭПРОН. Баталов водолаза играет. Нет, ну правда, Степан Дмитриевич, обидно! Здесь и так с кино безобразие, ещё и новые картины в последнюю очередь. Вон товарищ Казорин меня шпыняет, а я, спрашивается, – что я могу?
Костя робко, будто бы чего-то стесняясь, заглянул Степану Дмитриевичу в глаза. Тень его фуражки со звёздочкой, самовольно навинченной на околыш, – командир кинорубки всё-таки, штурманской боевой части самого важнейшего из искусств, – не скрывала удивлённого блеска его нацеленных на Степана Дмитриевича зрачков.
– Вы ещё вот ухо́дите… – Костя, Константин Игоревич, сморщил свой веснушчатый нос, и сейчас же всё его командирство будто ветошью с лица счистили. Он стал похож на довоенного школьника, не нюхавшего ни смерти близких, ни голода, ни паровозного дыма, ни вымороженных насквозь вагонов, в которых везли на север спасшихся от блокады людей. – Зачем? – Он передёрнул плечами. – Мне вот тоже иногда не сидится, хочется поездить по свету, мир увидеть не в кино, а по-настоящему. Но к убийцам-то переселяться зачем?
