Это были ее четырнадцатые именины.
БРАН
Внизу во дворе Рикон бегал с волками.
Бран следил за ним от окна. Куда ни поворачивал младший брат, первым там оказывался Серый Ветер, забегавший вперед, преграждая ему дорогу. Тут Рикон замечал его, разражался восторженным визгом и несся в противоположную сторону. Лохматый Песик бегал за ним, кружился и огрызался, только когда другие волки подбегали слишком близко. Шерсть его потемнела, он сделался черным, а в глазах его загорелся зеленый огонь. Бранов Лето стал серебристо-дымчатым, и желто-золотые глаза его замечали все, что было нужно. Лето был ниже ростом, чем Серый Ветер, и вел себя осторожнее. Бран считал его самым смышленым среди всего помета. До него доносилось пыхтение и смех братца Рикона, носившегося по утоптанной земле на неокрепших еще детских ножках.
Глаза Брана защипало. Ему хотелось спуститься вниз, смеяться и бегать. Разгневавшись на себя, Бран стер слезы, прежде чем они успели пролиться. Пришел и ушел восьмой день его именин. Теперь он стал большим, почти мужчиной, и плакать больше не собирался.
— Это была ложь, — через силу сказал он, вспоминая ворона из своего сна. — Я не могу летать. Я не смогу даже бегать.
— Вороны всегда лгут, — согласилась старая Нэн, сидевшая в кресле со своим вязаньем. — Я знаю сказку о вороне.
— Мне не нужны никакие сказки, — возмутился Бран. Прежде он любил старую Нэн и ее истории. Но не сейчас. Сейчас все стало иначе. Она сидела с ним целыми днями, приглядывала за ним и убирала, старалась, чтобы он не чувствовал одиночества, но так было только хуже.
— Я ненавижу твои глупые россказни!
Старуха улыбнулась ему беззубым ртом.
— Мои россказни? Нет, мой маленький лорд, они не мои. Сказки эти существовали до меня, останутся и после моей смерти…
Уродливая старуха, презрительно подумал Бран, высохшая, морщинистая, почти слепая, у нее едва хватает сил, чтобы подняться по лестнице. А что за вид: редкие пряди белых волос едва покрывают пятнистый розовый череп! Никто не знал, сколько ей на самом деле лет, но отец утверждал, что Нэн звали старой, когда еще он был мальчишкой. Безусловно, в Винтерфелле не найти человека старше ее. А может быть, и во всех Семи Королевствах. Нэн взяли в замок к Брандону Старку в то время, когда его мать умерла при родах. Взяли к одному из малышей, скорее всего к дяде лорда Рикарда: старая Нэн по-разному рассказывала о себе. Но во всех вариантах ее истории маленький мальчик умер в три года от летней простуды, и старая Нэн осталась в Винтерфелле со своими собственными детьми. Оба ее сына погибли на войне, в которой король Роберт завоевал престол; внук был убит на стенах Пайка во время мятежа Беелона Грейджоя. Дочери давным-давно повыходили замуж, перебрались из замка и умерли от старости. Из потомков Нэн с ней оставался лишь Ходор, простодушный гигант, работавший в конюшне, а старая Нэн жила и жила, шила, вязала и рассказывала сказки.
— Мне безразлично, чьи это сказки, — ответил ей Бран. — Я ненавижу их. — Он не нуждался в сказках, как и в старухе Нэн. Он хотел, чтобы рядом с ним были мать и отец. Он хотел бегать вместе со всеми, и чтобы Лето скакал возле него. Ему хотелось залезть на разбитую башню и накормить зерном ворон. Он мечтал сесть на своего пони и проехаться рядом с братьями. Он хотел снова стать таким, как прежде.
— Я знаю повесть о мальчике, который ненавидел сказки, — проговорила старуха Нэн с дурацкой улыбочкой. Спицы ее шевелились — цок и цок, цок и цок, — и Бран был готов уже закричать на нее.
Он знал, что прежнее не вернется. Ворон просто обманул его, он заманил его летать, но проснулся Бран искалеченным, и мир изменился. Все его бросили, мать и отец, сестры и даже незаконнорожденный брат Джон. Отец обещал, что он поедет на настоящем коне в Королевскую Гавань, но они уехали без него, Мейстер Лювин послал одну птицу с посланием к лорду Эддарду, другую к матери, третью к Джону, но ответов не было.
От Винтерфелла до Королевской Гавани много миль, много и ястребов, так что весть могла и не достичь их. И все же Брану казалось, что все они умерли, пока он спал… или же умер он сам, а они забыли его. Джори, сира Родрика и Вейона Пуля тоже не было в замке, как и Халлена, Харвина, Толстого Тома и с ними четверти гвардии.
Остались лишь Робб и малыш Рикон, но Робб стал другим.
Он превратился в лорда Робба или, во всяком случае, все время пытался сделать это. На боку его висел настоящий меч; брат никогда более не улыбался. Дни его уходили на занятия с войском и тренировки во владении мечом; Робб звенел сталью во дворе, а Бран уныло следил за ним из окна. Вечерами Робб запирался с мейстером Лювином, разговаривал с ним или занимался книгами. Иногда он выезжал с Халлисом Молленом и отсутствовал целыми днями, находясь в поездке по далеким крепостям. Когда его не было больше дня, Рикон начинал плакать и спрашивать Брана, вернется ли наконец Робб. Но когда он возвращался домой в Винтерфелл, у лорда Робба находилось больше времени для Халлиса Моллена и Теона Грейджоя, чем для своих братьев.
— Я могу рассказать тебе о Брандоне-строителе, — сказала старая Нэн. — Ты всегда любил эту повесть.
Тысячи и тысячи лет назад Брандон-строитель соорудил Винтерфелл и — как говорили некоторые — Стену. Бран знал всю повесть, но она никогда не была его любимой. Наверное, ее любил кто-нибудь из других Брандонов. Иногда Нэн говорила с ним так, словно он был тем Брандоном, младенцем, которого она воспитывала столько дет назад, а иногда путала с дядей Брандоном, убитым Безумным королем еще до рождения Брана. Нэн прожила столько лет, сказала ему однажды мать, что все Брандоны Старки смешались в ее голове в одно лицо.
— Я не люблю эту повесть, — сказал он. — Я люблю страшные. — Услыхав какое-то движение снаружи, Бран повернулся к окну. Рикон бежал по двору к сторожевой башне, волки следовали за ним. Но окно его смотрело не в ту сторону, и Бран не видел, что происходит внизу. С разочарованием он ударил кулаком по ноге и не ощутил ничего.
— О мое сладкое летнее дитя, — негромко проговорила старая Нэн. — Что ты знаешь о страхе? Страх бывает зимой, мой маленький лорд, когда снег заносит стены на сотню футов, а ледяной ветер с воем вырывается с севера. Страшно бывает долгими ночами, когда солнце прячет свой лик на годы и годы, и маленькие дети рождаются, живут и умирают во тьме, а лютоволки тощают и голодают, и Белые Ходоки расхаживают по лесам.
— Ты хочешь сказать, Иные? — спросил Бран.
— Иные, — согласилась старая Нэн. — Тысячи и тысячи лет назад пришла зима, холодная, жестокая, бесконечная, какой не помнили люди. А потом пришла ночь, затянувшаяся на целое поколение; короли тряслись от холода и умирали в своих замках, как простые свинопасы в хижинах. Женщины душили детей, чтобы не видеть, как они умирают, плакали и ощущали, как слезы замерзают на их щеках. — Голос ее умолк, спицы тоже. Нэн поглядела на Брана выцветшими мутными глазами и спросила: — Итак, дитя, ты хочешь услышать именно такую повесть?
