Я всегда остаюсь.
Через час я ощущал себя батраком на хлопковой плантации. Мы прошли полтора гребня, это оказалось нелегко. Я подцеплял и переворачивал большие куски глины, дробил их в мелочь, а Дюшка за мной нарезал борозду. Это было тяжело. После сорока ведер воды особенно. И каждые пять минут я хотел все бросить, и жалел, что вообще согласился. Но я не люблю бросать начатое, поэтому я ждал, когда Дюшка спечется. Он, собака, терпел. Сорвал кожу на руках и терпел. У него в красноту обгорела шея, и терпел. Лицо у него было в пыли и в грязи, терпел. Дюшка терпел.
И мне приходилось. Все-таки Дюшка хитрец. Он нарочно меня уговорил, догадывался, что Толстая его запряжет на труд и что он сам не справится. А я справлюсь.
Я работал окучкой, представляя картины из истории Древнего мира. Шумерские рабы возделывают скудное просо, египетские рабы жнут золотой ячмень, римские рабы сеют тучную пшеницу, рабы в Средней Азии собирают соленый хлопок. В Китае тоже были рабы, они ковырялись в рисовых плавнях и охотились на полевых крыс. Очень скоро я понял всю суть рабства – спустя два-три часа работы мотыгой на поле под солнцем из головы выветриваются все мысли. Мозги рассыпаются, и ты уже не думаешь ни о чем, лишь бы лечь. Отдохнуть, напиться, уснуть. Закрыть глаза. Закрыть глаза и полежать в темноте уже здорово…
Понятно, почему восстания рабов отличались жестокостью.
А я человек очень упрямый. Когда мама на меня злится, она обязательно вспоминает, что хотела назвать меня Фомой. Фомкой. Упрямым и упертым, как баран, как в тех стихах, там его еще крокодилы слопали. Но папка – спасибо ему – был против. Назвали Вадимом, повезло тогда.
До конца четвертого гребня мы добрались к пяти часам. Дюшка валился, я тоже валился. Хотелось пить, но спуститься к реке сил не осталось. Приехала Толстая. Долго ходила по полю, изучала, как мы поработали, хмыкала и качала головой. Мы молчали. Толстая велела залезать в мотоцикл, мы кое-как залезли, и она отвезла нас на Вокзальную, к своему дому. Во двор впускать не стала, велела ждать.
Дюшка смотрел на меня мутными безумными глазами с красными прожилками.
Показалась Толстая. Букет был большой. Она вручила его Дюшке и скрылась за воротами. Во как.
– Теперь пойдем, – сказал Дюшка.
Я хотел домой, но домой вернуться получилось не скоро. На полпути Дюшка остановился. Он вполне здраво рассудил, что являться с таким букетом домой не стоит, лучше потихоньку проникнуть в будку и оставить букет там. А если в будку, то стоит со стороны крапивных зарослей подбираться, в обход городского холма.
Двинули в обход.
Дюшка прижимал букет к себе, розы пахли, они на самом деле хорошо пахли, мы шагали точно в облаке сладкого небесного запаха, и все, встречавшиеся нам по пути, оглядывались.
Розы стоили четырех часов на картофельном поле.
Я проводил Дюшку до будки и пошел к себе домой. От меня пахло розами, и мама дома долго ко мне принюхивалась и делала озабоченное лицо, но так ничего и не спросила. А я бухнулся на диван и сидел, и только от этого мне уже было хорошо. По радио играл концерт, посвященный дружбе народов, пели какие-то братья-болгары, хорошо так, про Алешу, там, где из камня его гимнастерка, из камня его сапоги.
К вечеру заскочил Котов с презрительным видом. Он всегда с таким ходит, но сегодня особо. Понюхал воздух, но промолчал.
– Что-то ты плохо выглядишь, – сказал он. – Опять дурью маялись?
– Привет, Котов.
– Я на минуту, – предупредил Котов. – Вот, смотри, взял у Геннадия Ивановича увеличитель. Кое-что получилось вытянуть…
Котов достал коричневый конверт, а из конверта фотографии.
Тот самый речной берег, сияющие пятна, гало крестообразное.
– Посмотри повнимательнее, – посоветовал Котов. – Поближе к носу.
Я поднес снимок поближе и увидел. Паутина, состоящая из ровных шестиугольников. Как соты. Да, больше всего это напоминало соты в улье.
– И что это? – спросил я.
– Не знаю, – пожал плечами Котов. – На сеть какую-то похоже. Смотри, она и на другой берег уходит.
– Да, на самом деле…
Сетка накрывала реку, висела над водой, это отчетливо просматривалось на фотографии. Над местом, где жили в палатке Анна и Марк, раскинулся сетчатый зонтик, который защищал…
От чего защищал?
– Так что ты думаешь? – спросил я Котова.
– Ничего я не думаю. Странная штука. Сами думайте, а я побежал, мне еще собираться сегодня.
– Куда?
– В Москву, – ответил Котов. – У нас же там квартира законсервирована, вот думаем с родаками поехать на Олимпиаду. Отец раньше боксом занимался, хочет кубинцев посмотреть. А мама плавала.
– Здорово, – позавидовал я. – Олимпиада… это Олимпиада.
Не сильно так позавидовал, если честно.
– Туда сейчас по прописке пускают, – важно сказал Котов. – А у нас бабушка там прописана, так что нам можно.
Но бабушка, прописанная в Москве, меня тоже не удивила, мало ли?
– Отец говорит, что в Москве сейчас пепси-колу в каждом магазине продают, – продолжал Котов. – И никаких очередей. И бананы прямо на улицах. И картошку жареную в пакетиках.
Пепси-кола и бананы. Тут и ответить нечего. Я бананов года два уже не ел. Той осенью двоюродный дядька ездил за колбасой, ну и бананов взял, так пока вез, они все почернели. Какие-то обмылки получились, а по вкусу совсем не как бананы. А тут еще и картошка в пакетиках…
Котов удовлетворился моей раздавленностью.
– Я думаю, это все-таки радар, – он постучал пальцем по фотографии. – Такие помехи он создает, Дюшка правильно говорит. У нас там…
– Соленый Бор, – перебил я. – Он контролирует течение подземных рек.
– Да брось ты, – брезгливо улыбнулся Котов. – Ты веришь в бабьи сказки про подземно-подводные лодки? Соленый Бор – обычный радар, без всяких подводных лодок. Сверхсекретный объект, держит небо от Испании до Дальнего Востока. Электросети туда ветку тянут, так даже к опорам по спецпропускам. Меня пахан возил, там в лесу автоматчики с овчарками ходят.
Этот тоже. Пепси-кола, бананы, спецпропуска. Автоматические овчарки.
– Возможно, помехи на фотке от радара, – предположил Котов. – Я, правда, не очень понимаю, как это получается… Наверное, какое-то наложение волн… Не знаю. Пленка зацепила…
– Ясно, – сказал я.
У Дюшки шпионы, у Котова секретный радар. Если совместить, получится как раз то, что надо. Шпионы прибыли для диверсии на радаре. Наверное, я бы мог в это поверить. Понятно, что у Дюшки в мозгу выключатель – он его, когда надо, отщелкивает и верит всему подряд. Но и у меня такой выключатель есть, но он потуже, не так-то легко его перещелкнуть. А потом Анна.
