«Ежедневный Бросок» продолжался. Рассказывали про старушку, которая зачем-то вырастила дома огромную лягушку и теперь уже не знала, куда ее девать. Рассказывали про земляную дыру в Китае и облачную дыру над Китаем. Про человека из Индонезии, установившего мировой рекорд битья себя по голове ногами в минуту. Про очередную говорящую свинью и про недавно расшифрованные предсказания древних мудрецов, которые вот-вот.
– Ну что? – спросил Марк. – Видел их?
– Кого? – хрипло не понял Дюшка.
– Сначала белый коридор, потом апостол Петр со штангенциркулем.
Марк засмеялся.
– Какой апостол…
Апостол Петр со штангенциркулем. Я запомнил. Я вообще запомнил тот день очень остро.
Я отправился в столовую, выжал себе лимонада, для вкуса добавил апельсин, и мяту, и какую-то прозрачную дрянь со вкусом гуавы.
Тогда…
Тогда Дюшка сел и заплакал. А Анна села с ним рядом, обняла за плечи и гладила по голове.
– Он шутит, – сказала Анна. – Все будет хорошо, поверь мне. Уж я-то знаю.
Марк стал свистеть и с независимым видом бродить вокруг. Дюшка хлюпал, вытирал сопли и ничего не говорил. Анна выгребала из кармана развалившиеся сигареты.
– Все хорошо будет, – говорила она. – Все хорошо.
– Да… – кивал Дюшка. – Хорошо…
Всю обратную дорогу он молчал. Иногда останавливался, приваливался к дереву и дышал, скрежеща зубами, ойкал и хватал себя за бок.
Тяжело ходить со сломанными ребрами. Наверное, все-таки не сломаны, а потресканы, со сломанными он не смог бы толком ходить.
Потом, когда мы вышли на бетонку, Дюшка остановился снова.
– Завтра я с ней все-таки поговорю, – сказал Дюшка. – Сегодня глупо получилось… все глупо получилось, я хотел с ней серьезно поговорить и провалился… Конечно, теперь все по-другому, теперь я полным идиотом выгляжу… Жалким идиотом, который даже плавать не умеет…
Дюшка закашлялся.
Он ничего не заметил. Ни штуки, вывалившейся из куртки, ни ножа в рукаве у Марка. Ни рук Анны. Счастливец.
– Почему я такой дурак?! – спросил Дюшка. – Почему ничего не получается по-нормальному?
– Да не переживай ты так, – попробовал успокоить я. – С любым может случиться. На самом деле завтра пойдем к ним, и ты поговоришь с Анной о своем будущем.
– Я идиот! – снова крикнул Дюшка. – Идиот…
Он пошагал дальше, чуть скособочившись на правую сторону.
– Завтра пойдем, – упрямо говорил Дюшка. – Завтра обязательно… Что за глупость-то такая…
– Вот завтра и посмотрим, – сказал я.
Бумажный журавлик в моем кармане превратился в кашу. Как сигареты Анны.
В ту ночь у Дюшки поднялась температура. Бок распух, и ему стало трудно дышать, и отец отвез его на рентген. Оказалось, что одно ребро сломано, а в двух других трещины. Удивительно, как Дюшка на ногах держался, не то что ходил. Его оставили в больнице, вкатили димедрола, и Дюшка уснул на целый день.
Так что завтра к Анне отправился я один.
С утра забежал в больницу, узнал про Дюшку. Потом к Анне. Не знал зачем, наверное, поговорить. Мне почему-то казалось, что она захочет со мной поговорить. Ведь было о чем поговорить, было.
Я пересек город по Советской, перешел по мосту, а дальше вдоль берега бежал.
Жерди через Номжу были сломаны. Сама Номжа неширокая, но не перепрыгнуть, а в месте впадения глубокая, метра в три, так что перебраться никак. Пришлось искать переправу выше.
Номжа виляла по лесу, а я искал, где перебраться. В одном месте ее делил островок, я перепрыгнул сначала на островок, а потом и на другой берег, в осот и камыш. Здесь я немного застрял, камыш оказался густой, и я пробрался через него с трудом. Потом снова бежал, а когда до поляны осталось метров двести, перешел на шаг. Чтобы Анна не подумала, что я торопился.
Дымом не пахло, я почувствовал это издали. Марк ничего не варил сегодня, наверное, опять с утра на рыбалку отправился или еще одну древнюю могилу раскопал. А Анна спала, завернувшись в куртку. Или грелась на берегу. Или сидела на пне и глядела в небо, да мало ли у нее занятий в июне? Хотя Анне и занятий искать не надо, ей и так всегда хорошо, я это давно понял.
Я приближался к поляне Анны. Я их не слышал. Я вдруг понял, что раньше, выходя к реке, я слышал Анну. То есть не слышал, но знал, что они там. Анна звучала как ветер. Как дождь. Птица. А теперь их там не было. Берег потерял соль, обычный берег, такого берега много, такого берега девать некуда.
Потом я увидел – их не было. Там, где стояла палатка и горел костер, теперь чернела впадина. Я ее сразу узнал, точно такую же мы видели с Дюшкой недавно на подрывном поле. Круглая, ровная, словно землю аккуратно зачерпнули раскаленной ложкой.
Все.
Анна. Марк. Зачерпнули ложкой. Розы, ставшие пеплом, так и не полетевшая птица. А я хотел с ней поговорить. То есть не так – я хотел ей сказать. Но теперь все. Я хотел подержать ее за руку. У нее были больные руки. Надо было ее спросить, ведь были же главные вопросы, я их придумал, но не задал, отложив, а ничего никогда не стоит откладывать.
Я сел на берег.
По реке шли высокий сплав и пена. Бревна стукались друг о друга, скрипели и выбивали в воздух фонтаны, как кочующие киты. Чуть выше по течению собирался затор, скоро там нарастет новый деревянный остров, он разрежет реку надвое, и правый рукав зальет лес.
Я смотрел на воду и на лес, думал, что впереди еще все лето. Июль с жарой и горячим белым песком на пляжах, с походом в Лисью Пустынь – давно собирались, и еще день рождения, и дядька приедет, а он обещал купить подержанный мопед, а дальше август с голодными жадными щуками, и звездопадом, и грустью от приближающейся осени, все, как я люблю, лето. Лето лежало передо мной солнечной радостной долиной, но мне не было ни солнечно, ни радостно.
Дюшку выписали через две недели. Он прибежал ко мне, и мы снова сюда вернулись. Сплавной затор еще не растащили, он даже увеличился, и река подобралась к поляне Марка и Анны совсем близко. Пройдет хороший дождь, и русло выдавится в лес, обогнет высокий берег с древней могилой, зальет низину, и останется здесь до зимы, и после первых сильных морозов превратится в лед. Мы придем сюда под Новый год и будем кататься на коньках между сосен и смотреть на прозрачный мир под ногами.
Выгоревшая впадина поросла мелкой и удивительно ярко-зеленой, цвета первого укропа травкой, теперь эта впадина напоминала чашу, и мы сели по краям и свесили ноги, и я и Дюшка.
– Она ведь такая же… – сказал он. – Помнишь, как на подрывном поле?
– Может быть. Такая же. И что?
– Это доказывает.
– Что доказывает? – спросил я.
– Что они все-таки пришельцы. Их высадили с летающего объекта, а потом забрали… Они улетели.
