Средневековая музыка оказалась уныла и протяжна, слушаешь ее, и сразу немного осень, и в голове блоками рушатся нотрдамы, сны еще, причем приключаются самые тяжелые. Лютер в душе, видимо, пикт, и раскрасился, как пикт, и туча, вот будто Ахурамазда какой возродился и бредет над полями, приволакивая ногу.
Вообще-то Лютер собирался сделать себе настоящие татуировки, однако выяснилось, что метода нанесения аутентичных пиктских наколок утеряна во тьме минувших столетий, так что пришлось ему просто раскраситься самодельными чернилами. На мой взгляд, получилось неплохо – спирали, загогулины и змеи смотрелись на Лютере органично. Лютер собирался наварить клея и с помощью его нанести поверх татуировок искусственные шрамы, но не нашел, где найти в достаточном количестве шкур и костей. Впрочем, Ярс и без шрамов это великолепие высмеял.
Во-первых, он сказал, что пикты были малорослы и не отличались такой выдающейся мускулатурой, которой отличался Лютер, так что тут перебор количества.
Во-вторых, каждый уважающий себя пикт никогда не мылся и не стригся, а Лютер слишком чистенький, причесанный и ногти не грызет, одним словом, надо много работать.
В-третьих, при чем здесь гусли? Пикты не играли на гуслях. В лучшем случае они играли на бубне, так что тут Лютер ошибся больше всего, и весь этот спектакль есть не реконструкция средневекового творчества, а сплошной анахронизм, кадавр и воляпюк.
Лютер ответил на критику исполнением средневековой баллады «Друст-усмиритель», повествующей о приключениях некоего славного конунга на его нелегком пути в Валгаллу.
Культурно дотерпев до финала исполнения, Ярослав лениво заметил, что в апреле он был в Улан-Баторе на фестивале новаторского джаза, так вот там была группа «Sirtaki Kill», очень талантливая, между прочим, и у них был хит под названием «Утесосквернитель», и ему кажется, что тут есть некая связь…
Лютер остановил гусли, рассердился и объявил, что казаться Ярославу может все, что угодно, а лично он устал от общества невежд и интриганов, сундук терпения переполнился, а посему он погружается в уединение. На неопределенное время.
Лютер зачехлил гусли и отправился на чердак, страдать в старинном спальнике, расшитом ромашками. А мы с Ярсом еще немного посидели у стены, а потом отправились по своим делам. Хотя дел у нас особых не было. Я загорал на цепеллине, а Ярослав едва не утонул на рыбалке.
С самого начала Инстербурга Ярослав уверял, что по части добычи еды потомственный специалист и легко приискивает провиант везде, где есть вода и лес.
Отчасти он прав, во всяком случае, по рыбной части. Ярослав здесь специалист, ловит в пруду карпов, демонстрирует нам, потом выпускает обратно. Ловит. Выпускает. Ловит. Выпускает. До котла и сковородки эти пузатые и губастые рыбины не добираются. А все потому, что ни один из нас не может этого самого карпа зарезать. Ни я, ни Лютер. Сам Ярослав каждый раз ищет причину для уклонения – то давление резко понизилось, а значит, в крови карпа слишком много азота и мясо его вредно, то пойманный карп выглядит подозрительно по части паразитов, то он слишком молод, чтобы быть съеденным, то, напротив, чересчур стар, и Ярослав не может заколоть его из уважения к сединам.
Хотя вчера по направлению к ухе серьезный шаг сделал Лютер, он решил задействовать для умерщвления карпа неудачную модель свистящего фонаря, использовав устройство в качестве гильотины, однако в последний момент Лютера угораздило поглядеть карпу в глаза, из-за чего карпа по-пражски мы лишились.
Ярослав, глядя на почти свершившуюся решительность, вспомнил про «маузер» и уже почти решился карпа пристрелить, но в последний момент тоже нашел причину для отказа. Видите ли, пристреленный карп наверняка станет пахнуть порохом, да и вельтгейст не велит. Лютер мстительно рассмеялся. А я отчасти с Ярославом согласен, на счет вельтгейста. Тут, в Инстербурге, поверишь во многое. Лежишь под груботканым верблюжьим одеялом, скребутся мыши, сверчок, как полагается, сверчит, и луна над прудом висит огромная, вот-вот чирканет землю, и знаешь, что это всего лишь кажется, но все равно страшно, и слышно, как в раскопанных подземельях нетерпеливо завывает. И думаешь, что это и есть он, вельтгейст в застенках, или он, Анри Четвертый, и, может, и на самом деле не стоит карпов убивать.
Так мы и жили в Инстербурге, без свежей белковой пищи, без смысла, без идей, зато со свежей старинной музыкой.
В тот день погода внушала определенные опасения. То и дело над горизонтом со стороны залива возникали белые облачные громады, они перемещались, сталкивались и оплывали, иногда от них отделялись темные массивы и устремлялись к нам, впрочем, быстро рассеиваясь над побережьем. И слышался дальний гром. И подрагивала земля, роняя со стола жестяные консервные банки.
Я опять лежал на цеппелине.
Лютер сидел на чердаке, кажется, испытывал модификацию гуслей – ветроорган, во всяком случае, с чердака периодически доносились протяжные тоскливые звуки, со стороны залива на них прикормилась туча, похоже, к вечеру она непременно пребудет здесь, начнется дождь, гроза и непогода, да, а Лютер точно как пикт.
Ярослав рыбачил. Думаю, он рассчитывал на то, что рано или поздно ему попадется карп-сердечник, который умрет сам, при виде свирепой фигуры Ярса с настоящим грубокованым ножом и настоящим боевым пистолетом.
Для усугубления настоящести Ярослав удил, используя для этого исключительно старинные снасти – самодельные кованые крючки, шнуры, связанные из волос, взятых из хвостов белых кобылиц, поплавки сугубо из коры осокоря. Как обычно, Ярослав расположился на берегу, закинул шнур в центр водоема, после чего опять же, как обычно, привязал шнур к большому пальцу ноги, чтобы дремать на свежем воздухе без отрыва от рыболовства.
Карп в этот раз попался, по-видимому, выдающийся. А Ярослав затянул на пальце неправильный узел и уснул слишком крепко, так что когда карп поволок, очнулся Ярослав уже в пруду. То есть почти уже на дне. Я с цеппелина услышал крик и успел заметить, как Ярослав скрылся под водой, поспешил на помощь.
Ярослав, конечно, не растерялся, поскольку пловец он, как и любой курсант Академии Циолковского, неплохой, дыхание может задержать почти на семь минут. Но несколько понервничать, сидя под водой и перегрызая великолепный, плетенный по старинным заветам шнур из хвостов кобылиц, ему пришлось.
Впрочем, когда я оказался на берегу пруда, Ярослав уже всплыл и, барахтаясь в тине, выбирался на берег. Без карпа, в грязи и злобе. Кроме того, Ярс наглотался грязной воды и едва не утопил «маузер».
– Вот что бывает, если весь день слушать всякую дребездень с чердака, – сказал Ярослав и выбил из уха воду. – Думаю, пора пообедать. А то погода может испортиться.
Ярослав указал на тучу. Туча окончательно отбилась от остальных, прорвалась сквозь восходящие потоки над взморьем и теперь, набирая влагу над лесом, приближалась к нам, уже вот-вот.
– Какой обед в плохую погоду… – вздохнул я. – Можем не успеть.
– Успеем, – хрустнул зубами Ярс.
