«Может, это потому, что у них нет овец и крупного скота», — подумал Бран. Он приказал слугам подать гостям бараньи отбивные, зубрятину и налить им говяжьей похлебки. Еда, кажется, понравилась им. Девушка заметила, что Бран смотрит на нее, и улыбнулась. Он покраснел и отвел глаза.
Много позже, когда сладкое доели и запили его галлонами летнего вина, со столов убрали и сдвинули их обратно к стенам, освободив место для танцев. Музыканты заиграли громче, к ним присоединились барабанщики, а Хозер Амбер притащил огромный боевой рог, оправленный в серебро. Когда певец в «Конце долгой ночи» дошел до места, где Ночной Дозор выступает на Рассветную Битву с Иными, он затрубил так, что все собаки залились лаем.
Двое гловеровских домочадцев завели быстрый мотив на волынке и арфе. Морс Амбер вскочил первый и подхватил проходившую мимо служанку, выбив у нее из рук штоф с вином. Он закружился с ней по тростнику среди костей и огрызков хлеба, вскидывая ее на воздух. Девушка, вся красная, визжала и смеялась, а юбки у нее взлетали выше головы.
В пляску вступили другие пары. Ходор плясал один, лорд Виман пригласил маленькую Бет Кассель. Он двигался грациозно, несмотря на свою толщину. Когда он устал, с девочкой пошел Клей Сервин. Сир Родрик подошел к леди Хорнвуд, но она, извинившись, удалилась. Бран побыл еще немного, сколько требовала учтивость, а потом подозвал Ходора. Он устал, вспотел, разгорячился от вина, и танцы нагоняли на него тоску. Вот еще одно, чего он никогда не сможет делать.
— Я хочу уйти.
— Ходор, — ответил Ходор и стал на колени. Мейстер Лювин и Хэйхед посадили Брана в корзину. Винтерфеллцы сто раз это видели, но гостям, конечно, показалось чудно, и многие, любопытствуя, забыли о вежливости — Бран чувствовал, как они пялятся на него.
Они нырнули в боковой выход, чтобы не тащиться через весь зал, и Бран нагнул голову, проходя в дверь для лордов. В тускло освещенной галерее Джозет, мастер над конями, занимался верховой ездой особого рода. Он прижал к стене незнакомую Брану женщину, задрав ей юбки до пояса. Она хихикала, пока Ходор не остановился поглядеть — тогда она завизжала.
— Оставь их, Ходор, — пришлось сказать Брану. — Неси меня в спальню.
Ходор внес его по винтовой лестнице на башню и стал на колени перед одним из железных брусьев, вбитых Миккеном в стену. Бран, цепляясь за них, перебрался на кровать, и Ходор снял с него сапоги и бриджи.
— Ты можешь вернуться на праздник, только не докучай Джозету и той женщине, — сказал мальчик.
— Ходор, — ответил конюх, кивая.
Бран задул свечу у постели, и тьма покрыла его, как мягкое, знакомое одеяло. Сквозь ставни окна слабо доносилась музыка.
Мальчику вдруг вспомнились слова, которые когда-то давно сказал ему отец. Бран тогда спросил лорда Эддарда, правда ли, что в Королевской Гвардии служат самые достойные рыцари Семи Королевств. «Теперь уж нет, — ответил отец, — но когда-то они и верно были чудом, блистательным уроком миру». «А кто из них был самый лучший?» «Лучшим рыцарем, которого я знал, был сир Эртур Дейн, клинок которого звался Меч Зари и был выкован из сердца упавшей на землю звезды. Он убил бы меня, если б не Хоуленд Рид». Сказав это, отец опечалился и замолчал. Теперь Бран жалел, что не расспросил его получше.
Когда он ложился, голова его была полна рыцарей в блестящих доспехах, которые сражались мечами, сияющими, как звезды, но во сне снова оказался в богороще. Запах кухни и Великого Чертога были так сильны, словно он и не уходил. Он крался под деревьями вместе с братом. Буйная ночь полнилась воем играющей человеческой стаи. Эти звуки вселяли в него беспокойство. Ему хотелось бегать, охотиться, хотелось…
Лязг железа заставил его насторожить уши. Брат тоже услышал, и они ринулись сквозь подлесок на этот звук. Перепрыгнув через стоячую воду у подножия старого белого дерева, он уловил чужой запах — человечий духе примесью кожи, земли и железа.
Чужие проникли в рощу на несколько ярдов, когда он настиг их — самка и молодой самец, и они не испугались, даже когда он показал им зубы. Брат грозно зарычал на них, но они и тогда не побежали.
— Вот они, — сказала самочка. «Мира», — шепнула какая-то часть его разума, часть памяти мальчика, спящего и видящего волчий сон. — Думал ли ты, что они окажутся такими большими?
— Они будут еще больше, когда вырастут совсем, — сказал молодой самец, глядя на них большими, зелеными, лишенными страха глазами. — Черный полон страха и ярости, но серый очень силен… он сам не знает, какой он сильный… чувствуешь ты это, сестра?
— Нет. — Она опустила руку на свой длинный бурый нож. — Будь осторожен, Жойен.
— Он меня не тронет. Не в этот день мне суждено умереть. — Самец подошел к ним, ничего не боясь, и протянул руку к его морде, коснувшись легко, как летний бриз. Но от прикосновения этих пальцев деревья исчезли и земля под ногами обратилась в дым и умчалась прочь — он вертелся в пустоте и падал, падал, падал…
КЕЙТИЛИН
Она спала среди зеленых холмов, и ей снилось, что Бран цел и невредим, Арья с Сансой держатся за руки, а Рикон, ее младенец, у ее груди. Робб, без короны, играл с деревянным мечом. Когда все они мирно уснули, ее в постели ждал улыбающийся Нед.
Какой это был сладкий сон, и как быстро он кончился. Жестокий рассвет пронзил ее своим кинжалом. Она проснулась измученная и одинокая, уставшая от езды, от разных недомоганий и от долга. «Заплакать бы сейчас — и чтобы кто-нибудь утешил. Я так устала быть сильной. Хочу хоть немножко побыть глупой и испуганной. Совсем немножко… один день… один час…»
Снаружи, за стенками шатра, уже суетились мужчины. Ржали лошади, Шадд жаловался на боль в спине, сир Вендел требовал свой лук. Провалиться бы им всем. Они люди славные и преданные, но она от них устала. Ее дети — вот кто был ей нужен сейчас. Когда-нибудь непременно позволю себе не быть сильной, пообещала она.
Но не сегодня. Сегодня не получится.
Она оделась, и собственные пальцы показались ей еще более неловкими, чем обычно. Что ж, надо быть благодарной и за то, что они хоть как-то ее слушаются. Тот кинжал был из валирийской стали, а валирийская сталь жалит остро и глубоко. Стоило только посмотреть на шрамы, чтобы вспомнить.
Шадд помешивал овсянку в котелке, сир Вендел Мандерли натягивал лук.
— Здесь в траве много птицы, миледи, — сказал он, когда Кейтилин вышла. — Не угодно ли жареного перепела на завтрак?
— Довольно будет овсянки с хлебом. Перед нами еще много лиг, сир Вендел.
— Как прикажете, миледи. — Круглое лицо рыцаря выразило огорчение, моржовые усы разочарованно поникли. — Овсянка с хлебом — что может быть лучше! — Он был одним из самых толстых людей, известных Кейтилин, но при всем своем обжорстве оставался человеком чести.
— Я нарвал крапивы и заварил чай, — объявил Шадд. — Не желаете ли чашечку, миледи?
— Охотно.
