«Ключ будет доставлен» – появилась надпись на зеленом фоне, после чего пергамент побледнел и приобрел привычный цвет.
– Теперь будем ждать, – спокойно сказал Дан и уселся на каменный пол.
Глава 20
1
Когда родился мой младший брат, Валерка, мне едва исполнилось двенадцать лет. Это возраст, когда начинают появляться первые прыщи, а сама ты вытягиваешься как фонарный столб и вся одежда внезапно становится маленькой и узкой.
Это возраст нервозности и первых подростковых переживаний, когда вдруг смотришь в зеркало и понимаешь, что совершенно себе не нравишься, вообще. И поэтому ты постоянно торчишь перед зеркалом, чтобы найти хоть что-то приятное в своем лице и в своей фигуре.
Впрочем, лично я в зеркало могла и не смотреться, о моей внешности достаточно ясно высказалась жена моего отца, Оля. Недаром существуют сказки про злобную мачеху, ведь еще давным-давно, в древности, люди подметили, что чужих детей любить очень трудно, почти невозможно.
Оля меня и не любила. И даже не пыталась скрыть собственную нелюбовь.
– Для девочки у тебя очень посредственные внешние данные, – говорила она. – Если будешь такой неряхой, не найдешь мужа. Кто тебя полюбит, да еще с такой внешностью? Если бы ты хоть чуть-чуть заботилась о себе, то хотя бы друзья могли появиться…
Мой отец всегда работал, очень много. Меня он никогда не обижал – дарил подарки, называл Софушкой и даже целовал на ночь иногда, в моменты хорошего настроения.
Но зато его жена, которая не работала ни дня, потому что старательно лечилась от бесплодия, не упускала момента и пыталась восполнить все пробелы моего воспитания.
– Избаловали потому что, – ворчала она по вечерам, готовя травяной чай на кухне и думая, что я сплю и ничего не слышу. – Ах она бедненькая, как ей не повезло. Вот и вырастили грязнулю и лентяйку! Посмотри, рисовала сегодня гуашью – и вся футболка, включая рукава, в краске. Как я это отстираю?
– Просто кинь в машинку, и все, – мягко советовал мой отец.
– Пятна останутся!
– Это же старая домашняя футболка, она уже ей мала. Купим новую.
– Так никаких денег не хватит, Виктор! А если у тебя будет еще один ребенок, как ты планируешь содержать семью?
И так без конца.
Однажды Оля все-таки забеременела и родила мальчика, которого назвали Валерой. Он был очень крошечным и славным. Этакий розовый пупс с широко открытыми голубыми глазами и удивленным выражением в них. Как будто этот новый мир, в который он попал, очень сильно впечатлял его: и небо, и кроны деревьев, и странные лица людей.
Папа дал мне подержать малыша в тот день, когда Олю и Валерика забрали из роддома. И когда у меня на руках оказалось почти невесомое тельце ребенка, внутри поселилось странное чувство: что-то теплое, удивительно сильное и чудесное. Радость, похожая на славного, пушистого котенка.
– Какой он красивый, – прошептала я, улыбаясь малышу.
В тот день я еще пару раз держала брата, и мое сердце таяло от радости. А наутро отец отправился на работу, и мы остались втроем: Ольга, Валера и я.
Малыш был спокойным, но когда он заплакал, а Оля мыла посуду на кухне, я подскочила к колыбельке и взяла его на руки. Валерик тут же затих, уставился на меня и удивленно распахнул глаза.
– Привет, я твоя сестра! – Мне казалось, что ребенок все понимает.
И тут в комнату влетела Ольга.
– Кто позволил тебе брать ребенка? Ты руки свои видела? Все в пятнах!
Она решительно забрала малыша и велела мне вымыть руки, потом помыть посуду и подмести на кухне. А когда я закончила, мне приказали сидеть в своей комнате и не шуметь. Тогда началась моя жизнь за запертыми дверями.
К малышу меня не подпускали.
– Может, София понянчила бы братика? – спрашивал мой уставший отец, приходя вечером с работы.
– Да как ее пускать к ребенку? Как только посмотрит на него, Валерик сразу начинает плакать. Знаешь, я думаю, что она сглазит ребенка…
Мой отец с Ольгой частенько беседовали на кухне поздно ночью, думая, что я сплю и ничего не слышу.
– Ну что ты придумываешь, Оля? Как она может его сглазить?
– А ты видел, как она на него смотрит? Видел, какие у нее глаза? Злые, Витя! Нет уж, я сама справлюсь с малышом, а она может ходить в магазин, готовить ужин и подметать полы. Она уже взрослая девочка, и надо приучать ее к домашнему хозяйству, иначе так и останется лентяйкой.
Меня просто поразило услышанное. Что значит «сглазить ребенка»? Посмотреть – и он заплачет? Почему Ольга решила, что я могу так делать, что за глупости?!
На следующий день, выслушав очередные наставления мачехи, я дождалась, когда она, уложив малыша спать, отправилась в ванную, и прокралась в родительскую спальню. Кроватка стояла у окна, и Валера сладко спал. Его крошечные реснички лежали на розовой щечке, губки еле заметно двигались, словно ему снилось, что он пьет мамино молоко. Почему Ольга сказала, что у меня злой взгляд?
Я пристально, внимательно посмотрела на Валерика и подумала: «Хочу, чтобы ты проснулся и заплакал. Просыпайся и плачь быстро!».
Не знаю, что было в моем взгляде, но малыш вдруг скривился и издал пронзительный вопль.
Я тут же сбежала в свою комнату, а через минуту из ванной вылетела мокрая Ольга в наспех накинутом халате и понеслась к ребенку. «Так тебе и надо!» – подумала я.
С той поры я частенько пользовалась своим так называемым умением «сглазить», а вид брата уже не вызывал никаких теплых чувств внутри.
2
Мы сидели на полу – я и Дан – и ждали. Огонь в очаге по-прежнему пылал, выбрасывая вверх искры. Никто не подбрасывал в него дров и не раздувал пламени – оно горело само по себе, как заколдованное, освещая изображения на каменных стенах.
Время от времени яркие отблески оживляли старинную летопись. Лицо Иоко приобретало суровое, строгое выражение, глаза хмурились, а Посох поблескивал замысловатыми узорами, и тогда мне становилось страшно. Я поворачивала голову к своему портрету – но мое лицо находилось в тени, и я ничего не могла рассмотреть.
Я не задумывалась всерьез о пророчестве, выбитом под моим портретом. Мало ли что пишут в этих странных темных склепах? Может, это какая-то уловка? Я ведь знала себя: что была доброй и милосердной, что пытаюсь сейчас помочь Иоко, спасти его, вызволить из рук Валеса и Деймеса. Значит, я на правильном пути, и нечего морочить голову всякими сомнениями. Зря Лука злил меня, пытаясь не пустить к моему изображению. Зачем вообще надо было устраивать весь этот цирк? Где он теперь, интересно?
Впрочем, о Луке я тоже особенно не думала. Теперь все мои мысли были поглощены ключом, тем самым, который так сильно напоминал мне о Проводнике. Я привыкла называть его про себя «ключом Иоко». Он должен принадлежать мне. И как только я раньше не догадалась, что могу вернуть его с помощью Дерева ракушек?
