Статный мужчина средних лет, облаченный в элегантный черный костюм, лаковые туфли и блестящий цилиндр, неспешно двигался по Невскому, привлекая к себе тайное внимание барышень, кокетливо поглядывавших на импозантного усача из-под своих летних кружевных зонтов.
В воскресный послеобеденный час при хорошей погоде главный проспект столицы и прилегающие к нему улицы превращались в место для променада светской публики, модниц и праздношатающейся молодёжи – себя показать, людей посмотреть, оценить новые фасоны. Отдельным шиком считалось медленным ходом проследовать вдоль Невского в новой коляске экипажных мастерских Карла Неллиса, при этом имея вид демонстративно безучастный и несколько утомленный. Наличие красивой дамы в экипаже гарантировало пассажирам элитного транспорта завистливые взгляды со стороны пеших участников променада вне зависимости от пола.
Упомянутый нами франт нарочито не спеша прогуливался, вглядываясь в лица встречных прохожих, по привычке анализируя их типажи, с непременным последующим составлением собственного мнения о профессии, образе жизни и привычках исследуемых персонажей.
Вот этот полноватый молодой человек, одетый гораздо более скромно, чем остальные прохожие, конечно же – поповский сын. Скорее всего, в силу возраста – обучается в семинарии, да по воскресеньям прислуживает дьячком. Возможно – в приходе собственного батюшки, так у них бывает чаще всего. На розовом его лице, местами побитом юношескими угрями, только пробивались редкие волосы, которым суждено лет эдак через десять превратиться в пышную бороду священника, и едва уловимый шлейф ладана от его одежды подтвердил версию нашего исследователя.
А вот писарь. Совершенно очевидно, что из государевой конторы – более, чем скромный сюртук с потертыми на швах рукавами именно в том месте, где они почти ежедневно касаются его стола. Брюки от постоянного сидения на стуле обрели некоторую одутловатость на коленях. Очевидно, что писарь холост или вдовец – жена не допустила бы такого беспорядка, а услуги прачки, похоже, исследуемый типаж частенько не мог себе позволить. Взгляд его опущен вниз, под ноги, и не только по причине каких-то забот и раздумий, которые явно выражало его лицо. Он не привык смотреть выше своей чернильницы и делал это лишь в том случае, когда приходилось глядеть в глаза начальству.
Отставной генерал-майор. Конечно, герой, потому как с правом ношения мундира. Свои лавры, судя по почтенным годам его, заслужил в Крымскую кампанию. В чине секунд-майора, не меньше. После пошёл на повышение и наконец-то женился, основательно окопавшись в сердце и усадьбе милой супруги, которая крепким хозяйским хватом держит его под правый локоть. Что, кроме меркантильного интереса могло заставить героя войны жениться на этом картофелеобразном носе и сдвинутых донельзя к переносице маленьких глазках? Бравый вояка, похоже, уже выгулялся на заре туманной юности и теперь был пленен в браке до конца своих лет – колючий взгляд генеральши гарантировал крупные неприятности любой пигалице, решившейся хоть даже моргнуть в сторону её героического супруга. Она своё счастье, доставшееся таким трудом, с применением всего арсенала дамских ухищрений, не отдаст никому.
Вместо тридцати минут путь от Дворцовой набережной до Аничкова моста занял у нашего исследователя немногим менее трёх четвертей часа.
Еще десять минут своей жизни мужчина во фраке и блестящем цилиндре без всякого сожаления потратил на созерцание четырёх композиций Петра Карловича Клодта, изображающих укрощение человеком коня.
Насладившись скульптурными шедеврами, расположенными по обе стороны Аничкова моста, человек в цилиндре осмотрелся, перешел на противоположную сторону проспекта и несколько ускорил шаг, ибо он прибыл к своей цели. На углу Невского проспекта и набережной Фонтанки возвышалось четырехэтажное здание доходного дома Лопатина, выкрашенное красной охрой, на фоне которой выделялись две белые колонны, придававшие фасаду некую торжественность.
Пропустив перед собой двух хохочущих барышень, явно испытавших смущение при виде строгого человека, открывшего перед ними тяжелую дубовую дверь, мужчина на ломаном русском обратился к швейцару, стоявшему в парадном, справа от ковровой дорожки, устилавшей лестницу:
– Я хотел снимать квартира…
Профессиональным взглядом оценив визитера, бородатый старик, работавший возле этой ковровой дорожки уже шесть лет, быстро смекнул, что прибывший господин явно имеет деньги и не относится ни к касте разорившихся игроков, ни к вечно безденежной богеме, а значит, может быть допущен к управляющему.
– У нас только две квартиры свободны… – приказчик привычным жестом провел указательным пальцем по кончику языка и перелистал три страницы своего гроссбуха, обитого коричневым велюром с такого же цвета кожаными уголками. – Да, абсолютно определенно… Нумера четырнадцать и двадцать восемь.
Гость, вникая в каждое слово, внимательно слушал управляющего.
– Четырнадцатый имеет три комнаты, двадцать восьмой – четыре. И там и там есть собственный ватерклозет, дровяная печь с изразцами и окна на Фонтанку. В двадцать восьмом в зале еще и камин имеется. Там профессор словесности жил с семьей, но приказал долго жить…
– Приказал what
[46]? – лицо англичанина выражало искреннее непонимание.
– Помер, – громко хлопнув своей книгой, управляющий встал из-за своего маленького стола и поставил ее на место в шкаф с разного рода папками, документами и такими же амбарными книгами, ведавшими именами всех постояльцев доходного дома за последние десять лет. – Желаете взглянуть на двадцать восьмой? Там отличные изразцы и шикарная люстра. Нумер этот полностью отвечает вашему уровню, гоподин…
– Джеймс Кларк, – отвечал иностранец, перекинув трость с серебряным набалдашником в виде шара из правой руки в левую, на кисть которой была одета перчатка желтой кожи отличной выделки.
– Так изволите взглянуть? – вопросительный взгляд управляющего требовал подтверждения его мысли о том, что он не ошибся, сопоставив статус заезжего постояльца и стоимость аренды квартиры двадцать восемь на четвертом этаже.
– I have a problem… – напрягая мысль, англичанин поправил сам себя, указав пальцем собственный висок. – У меня есть проблема.
– Могу чем-то помочь господину Кларку? – заискивающе спросил управляющий. Семья профессора словесности покинула квартиру почти сразу же после смерти кормильца. Уж и сороковины минули, и мебель сменили, а площадь всё простаивала – желающих почивать в спальне недавно усопшего филолога все никак не находилось.
– Мигрень. Меня часто мучает мигрень. Какая из этих квартир тише?
Несколько расстроившись из-за внезапно появившегося непреодолимого обстоятельства, не позволившего сдать двадцать восьмую квартиру, управляющий предпочел честно отрапортовать:
– Спокойней в четырнадцатой. Над двадцать восьмой, этажом выше, юная дочь нотариуса Клебба частенько практикует музицирование.
– О, ноу… – поморщившись, выразил свое недовольство англичанин. – Другой номер… Четырнадцать.
