Потом Байрон объявил, что уже очень поздно, и посоветовал всем ложиться спать. Олень сказал, что Сфинкс навестит их утром, чтобы сделать объявление о корабле. Держа библиотекаря на руках, олень пожелал всем спокойной ночи и ушел.
Ирен не нуждалась в поощрении, чтобы пойти спать, и через несколько минут после того, как дверь ее комнаты закрылась, раздался храп. Вскоре ее примеру последовала Волета, но не раньше, чем сообщила капитану, что очень рада его видеть, пусть даже бородатым, – Сенлин воспринял признание с юмором.
Но, оставшись наедине с Эдит, он с болезненной ясностью осознал, что выглядит настоящим оборванцем. Еще он был грязным, в особенности по сравнению с нею. Он ни разу не видел ее такой чистенькой и причесанной; ее кожа сияла, мило контрастируя с широким воротником синей блузки, которую за несколько минут до его прибытия избавили от рукава.
Смущенный своим состоянием, он выразил глубокую заинтересованность в продолжении их разговора, но спросил, не могли бы они сделать это утром. Она любезно согласилась, и он удалился в комнату Адама.
Там Сенлин прибегнул к утомительным гигиеническим ритуалам, от которых не избавлен ни один мужчина, включая устранение щетины, в которой, к его вящей досаде, наличествовала седина. Он выбрал рубашку и брюки из гардероба комнаты и, хотя они не очень хорошо сидели, удовлетворился тем, что их хотя бы недавно постирали.
В какой-то момент своих омовений он понял, что не собирается сразу ложиться. Во-первых, он совсем не хотел спать. Во-вторых, он все еще чувствовал удивительную ясность мыслей и хотел поговорить с Эдит, прежде чем утратит это ощущение.
Тем не менее, стоя возле ее спальни с зализанными мокрыми волосами, в застегнутой на все пуговицы рубашке – пуговиц было маловато, и рубашка слишком смахивала на кофточку, – он спросил себя, о чем собирается с нею говорить. В комнатах царила тишина. Мебель отбрасывала тени, похожие на лепестки черного цветка. Золотая тычинка лампы светилась в темноте. Он чувствовал себя в безопасности – он счастлив, он дома.
Сенлин постучал, и Эдит через некоторое время открыла, сжимая воротник блузки:
– Не могу застегнуть сама. Эти новые пальцы такие толстые и неуклюжие…
Она осеклась, узнав выражение его лица. Пристальный взгляд человека, который последние десять дней провел взаперти, наедине с бессловесным котом. Она уже видела такое. Он пришел без ясной цели на уме, которая сама по себе была отдельным заданием. Она не верила в праздные посещения кладовой, праздные прогулки по улочкам или праздные появления у дверей в предрассветные часы. Это были не праздные вещи. Это были порывы, слишком неудобные или неприличные, чтобы их признать: голод, неудовлетворенность, жажда.
Но понимание его побуждений не избавило ее от переживаний собственных. Она перенесла столько унижения, пока его не было, столько неуверенности в себе, но вот он здесь и смотрит на нее, как будто у нее нет водосточного желоба вместо руки, как будто она не худший лакей Сфинкса, как будто они не стоят на пороге приключения, которое почти наверняка их разлучит. Они были похожи на старую посуду в таверне: сломаны и склеены так много раз, что лишь чудом сохранили форму и лишь чудом могут все еще удержать что-то в себе, когда их наполняют.
Они обнялись и слились в страстном поцелуе.
Это казалось экстатической прелюдией, как хоровой вздох, предшествующий первой ноте оперы. Хоть оба и чувствовали себя не в своей тарелке, они казались идеальной парой.
Отстранившись, они увидели на лицах друг друга ужас и восторг от собственного поступка.
Он пожелал спокойной ночи, и она закрыла дверь.
Никто не увидел прильнувшую к ширме бабочку, чьи крылья были раскрашены так, чтобы сливаться с пестрым шелком.
Ранним утром следующего дня Байрон постучался, словно дятел, в двери их спален, вынудив прервать недостаточно длительный сон на разных стадиях. Настаивая, что времени на завтрак – даже на чашку чая – нет, олень выгнал всех в коридор.
Фердинанд удивил их еще сильнее, издав звук, похожий на свисток поезда, – видимо, от избытка чувств. Он наступал им на пятки, не обращая внимания на протесты Байрона. К еще большему раздражению оленя, когда Эдит приказала ходячему локомотиву угомониться, он сразу же подчинился. Байрон посоветовал старпому не привыкать к тому, что громадное чудище ее слушается, ведь это, несомненно, временное явление.
Волета заметила, что капитан и «мистер Уинтерс» за первую минуту прогулки сказали друг другу «доброе утро» дважды, разным тоном и с разным выражением лица, как будто слова были способны выразить больше, чем скучное «привет», как будто они обменялись друг с другом кодовыми знаками. Ей это показалось забавным, и она несколько раз пожелала Ирен доброго утра, с каждым повторением поднимая брови все выше. Капитан и старпом от этой шутки смутились, и внезапно их очень сильно заинтересовал разодранный ковер под ногами.
Они всей компанией отправились к парадной двери, похожей на огромный медальон, где зеленые медные фигуры двигались по безупречному кругу, и вышли на платформу, где их когда-то вышвырнули с корабля. Там ждал Сфинкс – он с видом невозмутимой гордости стоял у перил над центральным каналом ангара.
Нетрудно было догадаться, чем их хозяин так горд. Корабль посреди ангара, у него за спиной, выглядел по меньшей мере потрясающе.
На нем не было видно ни одной открытой доски; борта и ограждения покрыли пластинами из полированной стали. Корпус по форме напоминал колун: нос был острым клином, корма – тупой стороной топора. Корабль был обращен к ним левым бортом, из которого торчали два ряда пушек. Сам борт, яркий как зеркало, украшали ровные параллельные линии, похожие на нотный стан, подчеркивая пару крепких стабилизаторов. Длинная, чистая оболочка цеплялась к корпусу с помощью идеальной матрицы тросов и пары серебристых воздуховодов. Судно выглядело таким же грозным, как «Арарат», но было несравнимо изящнее и красивее.
– Когда-то этот корабль был самым уважаемым во всем Вавилоне. Зодчий использовал его, чтобы переправлять дорогих гостей туда и обратно. Он непобедим и роскошен, и ты его совершенно не заслуживаешь. Это «Авангард».
– Он замечательный. Потрясающий. Но где наш корабль? – спросил Сенлин.
– Ваш «корабль», как ты его благосклонно поименовал, не будет готов в течение некоторого времени. Мое поручение не может ждать. В Пелфии кое-что меняется, и пришло время действовать. Я одолжу судно, чтобы ты выполнил свою часть договора.
– Польщен, что вы доверили мне такого красавца.
– Ах, Томас, в этом-то все и дело. Поскольку это мой корабль, его капитана назначаю я. И им станешь ты. – Сфинкс ткнул пальцем в Эдит.
Она вздрогнула, как будто получила щелчок по носу.
Она сразу же поняла, что объявление должно было унизить Сенлина, развеять последние остатки его авторитета. Она не знала, какие у их нанимателя планы на бывшего директора школы, но понимала, что преемником Ли ему не быть. Сфинкс отдавал себе отчет, что Сенлин ни за что не станет сборщиком душ, хотя это никоим образом не оправдывало такого грубого обращения с беднягой. Да, из него вышел небезупречный капитан, но он заслужил любезность в виде сообщения об утрате командования наедине, а не вот так, внезапно, на глазах у команды. И еще была достаточно большая вероятность того, что, если он окажет сопротивление, Волета и Ирен встанут на его сторону. Это не только отравит ее власть, но еще и подвергнет их всех немедленной опасности, потому что, невзирая на торги, Сфинкс на самом деле не обсуждал условия – он их диктовал. Он добьется своего, даже если для этого потребуется пролить немного крови.
