Сенлин поднес лист к огню, изучил его нежный скелет.
– Извини, Эдит. Надеюсь, ты сможешь простить меня, – сказал он.
Глава пятая
Некоторые ученые считают Сфинкса великим гипнотизером, раз он погубил стольких людей. Он зачаровывает своих жертв, направляя их к саморазрушению. Но другие исследователи возражают: по их мнению, Сфинкс применяет не гипноз, а черную магию законных контрактов.
Миф о Сфинксе: исторический анализ, Сааведра
Эдит отчасти ожидала предательства.
И даже подозревала, что она это заслужила. Не как преступник заслуживает наказания, но как засидевшийся гость, который испытывает на прочность все правила приличия и гостеприимства, заслуживает того, чтобы смущенный хозяин попросил его удалиться.
Она привыкла к лучшей жизни и лучшей компании, чем те, на которые имела право. И хотя они помогли забыть низменное существование, которое она вела под командованием Билли Ли, хотя они позволили ей притвориться, будто она может заслуживать восхищения и, возможно, даже привязанности, предательство Сенлина положило конец спектаклю.
Впрочем, справедливо ли было назвать это предательством? Разумно ли ожидать, что преданный и решительный муж откажется от воссоединения с женой в знак уважения к другу, навязанному судьбой?
Поскольку Эдит очень хорошо понимала Сенлина, она поспешила нацепить маску «отважной пиратки», когда он посмотрел в ее сторону и выражение его лица лишь подчеркнуло волевое решение.
– Прости, что я не уделил должного внимания твоим словам, – сказал он, – о том, что Сфинкс коварен и склонен к манипуляции. Ты была права – он чудовище.
Она едва не просияла от облегчения, когда Сенлин повернулся к Сфинксу и пылко продолжил:
– Хладнокровный искуситель! Предлагая ложный выбор, ведете себя так, словно вручили мне ключи от Башни. Мое воссоединение с женой никоим образом не зависит от вашей способности мучить нас. Не надо притворяться, что у меня есть в этом вопросе право голоса. Я не стану соучастником злодейства. Если я приму эти нелепые условия и брошу друзей ради жены, она увидит во мне бессердечного, бесчестного незнакомца. Если так вы обращаетесь с гостями, пожалуйста, укажите нам на дверь.
Сфинкс не спешил с ответом. Позади Сенлина, согревая ему спину, потрескивал и посвистывал говорливый огонь в камине. Фердинанд выпустил длинные струи пара из клапанов по обе стороны луноподобной физиономии.
Наконец Сфинкс сухо рассмеялся:
– Нет, ты совсем не похож на Ли. «Внучка Зодчего» при тебе?
Возмущение Сенлина перешло в растерянность.
– Прошу прощения?
– Картина Огьера с тобой или ты оставил ее на корабле? – Сфинкс начал двигаться взад-вперед по комнате. Его беспокойная «ходьба» действовала на нервы, но все-таки выглядела захватывающе. Сенлин предположил, что у Сфинкса миниатюрные ступни или жеманная походка; так или иначе, двигался он очень плавно.
– Вы имеете в виду «Девочку с бумажным корабликом»? Да, она со мной.
– Поищи цифру в правом нижнем углу картины.
Сомневаясь, что он мог упустить такую деталь, Сенлин развернул картину и изучил искомое место. К его огорчению, посреди мазков кисти и впрямь обнаружилась спрятанная цифра.
– Только поглядите… кажется, это тройка. Что она означает?
– Серийный номер. Всего их шестьдесят четыре штуки. По одной на каждый кольцевой удел. Это подарки Зодчего.
Сенлин вспомнил, как когда-то считал количество кольцевых уделов величайшей загадкой из всех. Теперь он узнал ответ на этот вопрос, но воспринял его с весьма слабым интересом.
– Кто такой Зодчий? Архитектор Башни? Ее строитель?
– Он бы никогда не назвал себя таковым. Большую часть того, что лежит внизу, построили ходы. А что касается архитекторов, их были тысячи, и десятки тысяч прочих мастеров и ремесленников. Зодчий считал себя кем-то вроде бригадира. – Сфинкс остановился под сенью иссохшего ясеня; свет из линзы, иссеченный листьями на узкие лучи, рисовал на его черном одеянии своеобразную галактику.
От количества пришедших в голову вопросов относительно того, что двигало Зодчим и почему он создал для человечества такое высокое обиталище, сложив уделы штабелем, Сенлин почувствовал себя инквизитором, но вместе с тем он не сомневался, что терпение Сфинкса имеет пределы, – и к тому же были другие, более конкретные вопросы, которые требовали ответа.
– Почему столько людей подделывают эту картину?
– В каком смысле?
– Я видел пять копий, запертых в клетке в Золотом зоопарке. И был еще Огьер – или самозванец, называвший себя Огьером, обезумевший от попыток воссоздать картину по памяти и эскизам.
– Пять, пять, пять… – пробормотал Сфинкс. – Уже пять.
– Возможно, самозванец нарисовал для него копии, – предположил Сенлин.
Ему показалось интересным, что Сфинкс так расстроился, узнав, сколько экземпляров картины есть у Марата. Это, по крайней мере, подтверждало подозрения Сенлина о том, что он обладает информацией, ценной для Сфинкса.
– Нет, я уверен, это не подделки. И даже не копии. Хотя они очень похожи, они совершенно уникальны; они являются частью серии. – Сфинкс вышел из звездного света и вернулся к огню.
– И на всех изображена девочка? В этом есть что-то маниакальное. И я не понимаю, почему все так стремятся обладать этими картинами. Есть ведь более великие произведения искусства, из-за которых можно препираться, – сказал Сенлин, отодвигаясь в сторону, чтобы освободить место у камина для этого странного человека, похожего на знак препинания.
– В основе отношения к этим картинам лежит всеобщая договоренность, потому-то люди и воспринимают их небезразлично. Поначалу Зодчий встречался с каждым, кто к нему приходил, выслушивал каждую жалобу и просьбу – он был довольно общительным, в особенности когда впал в маразм, – но это было просто неосуществимо. Людей оказалось слишком много, чтобы держать двери открытыми. Уже тогда существовали те, кто причинил бы ему вред, дай только возможность. Так и появились картины. Зодчий выдал каждому уделу по одной – с наказом, что только человек с картиной сможет с ним встретиться. Они были чем-то вроде символа.
– И их нельзя было подделать?
– Нет. Таков гений Огьера и гениальная задумка, лежащая в основе серии. Они абсолютно незаменимы и неповторимы.
– Ну, я удивлен, что он не предвидел последствий собственной скупости в раздаче пропусков политически влиятельным людям и волшебникам от науки. Конечно, люди вроде комиссара Паунда забрали картины себе. Разве Зодчий не понимал, что он узаконивает – если не делает совершенно необходимым – правление тиранов?
– Нельзя возлагать на Зодчего ответственность за несправедливости, совершенные правительствами, которые он не назначал. Он был инженером, а не политиком. Он никогда не хотел иметь ничего общего с политикой.
