Она встряхнулась и заявила веселому Сфинксу, что хотела бы поговорить со строителями об их дрянной работе.
В следующей комнате все свободное пространство от пола до потолка занимала единственная машина, чьи поршни и маховики неустанно двигались как безумные, а капли масла стекали на пол, словно слюни. Устройство напоминало перевернутого на спину медного жука с баком вместо грудной клетки и трубами вместо лап. Циферблаты приборов, сгруппированные, как глаза паукообразных, трясли стрелками над иллюминатором с мутным стеклом, которое не выдавало своих секретов, как бы Волета ни вглядывалась.
Цель этой машины, как объяснил Сфинкс, состояла в том, чтобы держать человека погруженным в сновидения. Волета заявила, что это бездарный способ прожигания жизни. Сфинкс не возражал.
Волета была бы рада построить замок из песка или вскрыть двигатель сновидений и поглядеть на его ужасную механическую начинку, но Сфинкс пообещал, что покажет ей нечто еще более интересное. А потом прибавил, что надо поторопиться, если она хочет вернуться в постель до завтрака.
Они никогда не договаривались держать свои вылазки в тайне, и все-таки это казалось правильным. Волета не сомневалась, что, если про ее ночные странствия узнают, за этим тотчас же последует строгий выговор в исполнении Эдит либо Адама, который, впрочем, в последнее время сделался до странного отчужденным. Неужели это из-за какого-то ее поступка?
Наверное, Адам всего лишь расстроен открытием относительно капитанских привычек. Преклонение, с которым ее брат относился к Сенлину, должно было усилить разочарование, а не ослабить. Волете капитан нравился, но она понимала, что желание куда-нибудь сбежать иной раз принимает асоциальные формы. Ну разве ее выходки в чем-то превосходили его наркотические сеансы? Да, это было трагично и рискованно – а разве не трагично до конца своих дней сидеть на попе ровно и мечтать о долгой жизни?
Тем не менее, покуда «мистер Уинтерс» и Адам не знали о ее экскурсиях, у них не было причин волноваться, а у нее – умирать от скуки.
Сфинкс стоял перед белой дверью, неотличимой от остальных дверей его невозможного «отеля». Покопавшись в недрах черного одеяния, он вытащил золотой ключик.
– Сейчас ты увидишь то, чего никто не видел целый век.
– Я не люблю подарки.
– Ну да, разумеется. Подарки – это приманка, не так ли? Они как сыр в мышеловке, – сказал Сфинкс жестяным грохочущим голосом, к которому Волета успела привыкнуть. – Я бы никогда не оскорбил тебя подарком.
– Подожди, – сказала Волета, вскидывая руки. – Я хочу убедиться, что мы понимаем друг друга.
– Я полностью тебя понимаю.
– Тогда ты знаешь, что я собираюсь разочаровать тебя. – Волета пыталась признаться в этом беспечно, чтобы слова не прозвучали угрожающе.
– Как это?
Пискля вывернулась из-под воротника ночной рубашки Волеты и устроилась у нее на плече. Девушка погладила белку, и та от удовольствия закрыла глаза.
– Ты что-то задумал по поводу меня – ты хочешь навязать мне какую-то роль или хочешь, чтобы я что-то сделала.
– Возможно.
– И по-твоему, раз уж мы друзья, я уважу твою просьбу.
– Возможно, – снова сказал Сфинкс.
– Но моя привязанность имеет мало общего с моей верностью, и моя верность имеет еще меньше общего с моим поведением. Спроси моего брата. Или мистера Уинтерса. Или кого угодно. Хочу я того или нет, я обязательно тебя разочарую.
Сфинкс ничего не ответил, но слегка поклонился, что позволило Волете надеяться – если не верить, – что ее поняли.
Сфинкс открыл дверь, за которой прятался вековой секрет.
В комнате, сводчатой, как театральный зал, царил эффектный полумрак. Кроме деревянных лесов в центре, в ней ничего не было. Стены, потолок и пол были выкрашены в черный цвет. Это место немного напоминало акробатке закулисье «Паровой трубы».
Внутри лесов стоял стеклянный резервуар внушительных размеров. Волета подумала, что такой большой банки соленых огурцов ей видеть не приходилось.
– Замечательно, – сказала она с наигранным энтузиазмом.
Сфинкса это не обмануло.
– Что ты видишь?
Волета рассмеялась:
– Это твоя банка. Ты сам должен знать. По-моему, она полна грязи.
– Грязи?! – Голос Сфинкса затрещал от негодования. – Это, моя дорогая, дистиллят более чем двухсот ингредиентов, тщательно отобранных и измеренных…
– Хочешь сказать, это суп? – перебила Волета.
Она пересекла комнату, и цистерна, казалось, увеличилась в размерах. Стеклянная стена резервуара возвышалась над девушкой, но даже при ближайшем рассмотрении жидкость внутри выглядела непримечательной и бесцветной.
– Нет, это не суп, не пудинг, не соус. Не притворяйся дурочкой. Я знаю, что тебе пришлось притворяться, пока тебя держали в «Паровой трубе», но больше не нужно. Поверь, интеллект восемнадцатилетней девушки меня не испугает. А теперь взгляни сюда! Это химически спроектированная среда, которая способна удерживать электрический заряд.
– Это то, что нужно мистеру Уинтерсу для руки?
– Верно.
Сфинкс вытащил из-под одеяния тот же серебряный камертон, с чьей помощью превратил рой бабочек в пепельный дождь. Он прикоснулся вилкой к крепкому кранику в основании чана; в воздухе сверкнула яркая искра. «Химически спроектированная» среда озарилась светом там, где в нее вошел ток; красный свет всколыхнулся за стеклянной стеной, словно потревоженное облако, и потек во все стороны. Чем дальше распространялось свечение, тем больше оно ослабевало, пока совсем не потускнело.
– Конечно, это всего лишь резервуар. Среду в любом случае надо заряжать в электрических яслях.
– Электрические ясли? Что это такое?
– Место, где рождается молния.
– Тебя когда-нибудь било?
– Молнией? Ну конечно! А как еще проснуться утром? Шок полезен для здоровья.
– Мне бы очень хотелось на это посмотреть, – сказала Волета.
А потом обернулась и увидела, что Сфинкс снял маску.
Глава тринадцатая
Н – Недовольство, Нытье, Неугода. Брюзгу раздражает любая погода.
Гадкий алфавит, букварь для малышей, автор неизвестен
Ирен лежала на спине в своей спальне, самой роскошной, самой нелепой комнате, в которой ей когда-либо доводилось спать.
Как давно она оказалась на полу? Вероятно, прошло не больше часа, но ей казалось, что миновала вечность. Она слышала часы, но не видела их. Она старалась не думать о тиканье, потому что от него хотелось скрежетать зубами.
Частично она винила кровать. На таком мягком матрасе все тело немеет. У гамака надежное дно. А эта кровать – ну просто какая-то белая льняная яма.
