Солдат встал по стойке смирно, когда вошел офицер. Тот коротко взглянул на меня, сел за стол и взял трубку телефона. Потом долго говорил с кем-то на другом конце провода. Он часто повторял два слова — «качак» и «джасус». Значения второго слова я пока егце не знал.
Когда офицер окончил разговор, он вынул из кобуры пистолет, положил рядом с собой на стол и зажег сигарету, устремив на меня жесткий, далекий от дружелюбия взгляд. Постукивая пальцами по столу, он смотрел, пуская клубы дыма и не произнося ни слова. Это продолжалось несколько минут.
Я вскочил со стула и начал отгонять мух, показывая офицеру, что мне нужно чем-то прикрыть ноги.
По непонятной мне причине, это привело его в раздражение. Он начал что-то говорить мне по-турецки скороговоркой, потом встал из-за стола, размахивая пистолетом перед моим носом и повторяя слово «джасус». На мгновение показалось, что он ударит меня. Я улыбнулся ему и снова показал на свои ноги.
Турок успокоился, опять сел за стол и странно посмотрел на меня. Мое молчание и отсутствующая улыбка, должно быть, привели его к мысли, что перед ним слабоумный. Офицер положил пистолет на стол и сделал еще один звонок.
Примерно через час, который прошел для меня будто в забытьи, появился смуглый человек, высокий, с крепким телом горного жителя. Его первое слово было «Здравствуйте» на ломаном русском. Я ответил. Теперь все выяснится. Он спросил мое имя. Я ответил.
Следующий вопрос: «Кто тебя послал?», я попросил повторить. Мне потребовалось время, чтобы осознать его. «Никто, я беженец, переплыл границу. Ищу политического убежища». Офицер снова вскочил, выкрикивая: «Джасус! Джасус!» Я посмотрел на переводчика, ожидая объяснений. «Ты — шпион», — сказал смуглый человек.
«Это что, шутка? Я не шпион. Дайте, пожалуйста, газету прикрыть ноги. Эти мухи меня замучили. И я хочу говорить с вашим вышестоящим офицером».
Турок издевательски захохотал, снова вскочил из-за стола и навис надо мной, выкрикивая что-то угрожающее. Переводчик смотрел, ничего не говоря. Я через какое-то время перестал обращать на них внимание, углубившись в свои мысли. Это, должно быть, простое невежество местных военных. Ататюрк смотрел на меня со стены с едва заметной ухмылкой.
Наконец, они устали. Офицер сделал знак охраннику. Тот подошел и отвел меня, в маленькую хижину с зарешеченными окнами. Когда мы вошли, он жестом велел снять ремень, который забрал с собой. Я огляделся. В углу стояла деревянная кровать с соломенным матрасом. Было около полудня и удушающе жарко. Я почувствовал себя совсем обессилевшим…
Я проснулся от пенья соловьев, доносившегося через окно. Видимо, проспал весь остаток дня. Снаружи были сумерки. Свежий благоухающий воздух проникал в окно. Мухи исчезли.
«Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…». Слова военной песни непроизвольно всплыли в голове.
Я увидел себя на морском курорте. Бело-синие виллы возвышались среди тополей. Великолепные здания с колоннадами. Лодки на привязи в гавани. «Неаполь», — подумал я. Я видел лицо майора КГБ Эмниешвили: «Людей следует не жалеть, а уважать». Да, майор, вы будете меня уважать. Вам не видать больше ваших погон.
Дрожь прошла по моему телу. Они, вероятно, сейчас допрашивают Галю. Хорошо, что я ничего ей не сказал! Как говорят, намного легче лгать, говоря правду. Они ее отпустят. Она простая работница.
Пенье соловьев убаюкивало. Я увидел склонившееся надо мной задумчивое лицо моего прадеда Мирона, сибирского целителя. «Все пройдет, — говорил он, — и это пройдет. Но ты должен быть осторожен. Мир полон обмана. Не бойся. Я буду тебя охранять».
Не знаю, как долго я спал, но когда проснулся, тело было покрыто холодным потом. Я увидел сон, который не снился мне с самого детства. Будто бы я брожу вокруг ветхой деревянной избушки в лесу. Избушки на курьих ножках. И знаю, что там внутри. Но не могу ни войти, ни уйти. Меня давили тиски старого страха.
Вскочив с кровати, я начал лихорадочно ходить от стены к стене. Что если они на самом деле считают, что я шпион. Мне не только не увидеть Неаполь, мне не удастся выйти отсюда живьем.
Я подошел к окну и попробовал одной рукой расшатать решетку, поддерживая другой брюки, сползающие без ремня. Нужно бежать. Можно добраться до морского порта в Трабзоне и сесть на первое иностранное судно. Лучше французский или итальянский корабль. Это будет просто игрушкой по сравнению с проплывом из России. Высажусь в Неаполе или в Марселе и буду говорить с цивилизованными иммиграционными чиновниками.
Решетка не поддавалась, я отпустил брюки, они упали на глиняный пол, и попробовал снова расшатать ее, уже обеими руками. Но она оказалась такой же прочной, как и державшие ее стены.
Дверь открылась, и вошел офицер. У него было больше звезд на погонах, чем у того, что допрашивал меня накануне. Жестом он указал на выход.
Снаружи стоял зеленый джип с работающим мотором и водителем. Я сел на заднее сиденье, мой сопровождающий рядом со мной. Офицер молчал, но и не выказывал враждебности.
Уже лучше. Может, я смогу сбежать во время поездки?
ПОЛКОВНИК АДОЛЬФ-ОГЛУ
Джип ехал гористой местностью по проселочной дороге несколько часов. Навстречу попадались маленькие деревушки с замызганными хижинами, небольшими огородами и виноградниками. Крестьяне провожали нас взглядами, дети бежали за джипом, женщины тайком поглядывали из-под чадры. Деревни были бедные, беднее тех, что я видел в Грузии. Но в жителях гор чувствовалось достоинство, эти люди в простых одеждах — женщины в длинных развевающихся шальварах, мужчины в традиционных шляпах, старики с палочками, находились далеко от властей и цивилизации.
Я ничего не ел со времени короткого завтрака в пограничной деревне и был голоден. Будто бы прочтя мои мысли, водитель остановился у небольшого ручья под деревьями. Водитель достал сыр, виноград и бутыль с водой. Офицер молча показал, чтобы я присоединился к ним. Я было набросился на еду, но сдержался, увидев легкое изумление на лице офицера. Вкус винограда был великолепен, вода — холодной, а сыр — домашним.
Поездка по извилистым горным дорогам продолжалась. Кое-где рабочие ремонтировали дорогу: они на мгновение поднимали покрытые пылью лица и продолжали долбить скалы тяжелыми молотами и кайлами. Проезжавший мимо грузовик прижался к обочине узкой дороги, как только его водитель увидел военную форму.
Дорога была неровной, с множеством поворотов, джип мотало из стороны в сторону. Никто не произносил ни слова.
После нескольких часов карабканья вверх мы стали спускаться на равнину на большом плато. Чаще попадались деревни и небольшие поселения. Мелькали знаки, изображающие собак, изрыгающих пламя. Мы что, приближаемся к какой-то запретной зоне? Только много позже я узнал, что собаки с горящей пастью — это реклама автомобильных шин. Непривыкший к самому виду рекламы, я все еще был в советской реальности запретных зон и потенциальных опасностей.
