На этот раз полковник пришел с пачкой бумаг. У него был мелкий, четкий почерк.
Все происходило будто в первый раз. Опять он спрашивал у меня имя, место и дату рождения, национальность.
Потом велел описать пересечение границы и цель прибытия в Турцию. Я сказал, что убежал от преследования, что я — диссидент, и что мое бегство началось, когда я вырвался из томской психиатрической больницы. Видно было, что он не все понял, когда осетин перевел ему мои слова.
— Почему ты был помещен в психбольницу?
— Потому что хотел уклониться от военной службы из-за моих пацифистских убеждений.
— Каких убеждений?
— Пацифистских.
Осетин, очевидно, испытывал трудности в понимании.
— Ты говоришь, что кого-то убил в армии?
— Нет, — терпеливо объяснил я, — пацифизм означает в точности все наоборот. Я не хотел никого убивать и поэтому хотел уйти из армии. А если бы не сделал этого, меня бы убили или изувечили в дедовщине.
— Ты говоришь, что у тебя были проблемы из-за своего деда? Он был кулаком? Его сослали в лагеря и убили? Ваша семья голодала?
— Нет, — говорил я. — Мой дед Василий был шорником, а не кулаком. Мой прадед по матери был целителем и травником в Сибири. Моего отца убили на войне. Я был спортсменом-пловцом и, по крайней мере, с тех пор, как я попал в областную спортивную команду, никогда не голодал. Между прочим, раз уж мы заговорили о еде, нельзя ли мне получать немного свежих фруктов и овощей?
Полковник Адольф-оглу явно запутался в том, кто кого убил, и какое отношение мой прадед имел ко всему этому. Мою нахальную просьбу о свежих овощах и фруктах он проигнорировал. То, что я услышал потом от осетина, заставило меня не поверить своим ушам.
«По имеющейся у нас информации, советы забросили тебя вблизи границы. Ты проплыл небольшое расстояние. Поднялся в горы, где должен был с кем-то встретиться. Ты — агент и лазутчик».
В завершение этой обвинительной речи полковник Адольф-оглу стукнул кулаком по столу для большего эффекта.
«Где ты взял турецкие монеты, найденные в твоих карманах, когда тебя привезли сюда? Лицо, с которым ты должен был встретиться, не появилось. Ты заблудился и решил сдаться».
Меня как громом поразило. Что за дурацкие выдумки? Они наверняка знали, что турецкие крестьяне дали мне монеты, когда меня везли в Карс. Как-никак есть свидетели! И как несколько монет могли обеспечить мою гнусную деятельность в качестве лазутчика и шпиона?
Может быть, осетин неправильно перевел. Я попросил повторить то, что было сказано. Нет, я правильно расслышал. Слово «джасус» повторялось вновь, как зловещая мантра.
На меня вдруг навалилась усталость. Отсюда никогда не выбраться. Они мне не поверят или не поймут то, что пытаюсь им объяснить. Опять я в стране разбитых зеркал. Наши различия больше, чем особенности пользования туалетом. Мы из разных миров, с разными законами и ментальностью. Даже если бы я говорил на совершенном турецком, они бы мне не поверили или не поняли. В этом случае объяснять что-либо полковнику Адольф-оглу казалось бесполезным. Я слышал, как осетин что-то еще бубнил, но едва прислушивался…
* * *
Так продолжалось несколько недель.
«Могу ли я применить какой-то гамбит Гамлета к моему дорогому полковнику Адольф-оглу?» — думал я бессонными ночами. — Что он хочет от меня? Как повлиять на него, чтобы добиться освобождения?
Стало ясно, что ситуация опасна. Забудь Неаполь, Вену и Сан-Франциско, сказал я себе. Эти люди вольны распоряжаться твоей жизнью и смертью. И хорошо обдумывай, что собираешься произнести, если хочешь покинуть это место целым и невредимым.
Полковник Адольф-оглу, кажется, был так же разочарован, как и я. Он сообщил мне, что они собираются проверить детали моего побега, тщательно обследовав территорию в поисках доказательств. Где я бросил свои ласты? Не оставил ли что-нибудь еще, что мне больше не было нужно? Могу ли точно указать место, где якобы видел турецкого мальчика после перехода границы?
Много лет спустя одна моя московская знакомая скажет: «Чтобы переплыть незамеченным почти тридцать километров хорошо охраняемой морской границы, прославленному агенту 007 Джеймсу Бонду потребовалось бы немало суперснаряжения — от маленькой подводной лодки до специального термозащитного костюма. О том, что ты сделал в одних плавках и допотопных ластах, можно сказать так: пусть Джеймс Бонд отдыхает!». Немудрено, что турки так упорно не желали мне верить.
Я старался отвечать на вопросы спокойно и настолько детально, насколько это возможно. Игнорировал провокации. Я догадывался, что постоянное неверие и подозрения — часть стратегии полковника, с целью нарушить эмоциональное равновесие узника, сделав его более подверженным ошибкам.
«Однако — холодно произнес полковник, — пока будет проверяться твоя история, мы не хотим, чтобы ты скучал».
И предложил мне написать детальный рассказ, как и почему я уволился из армии, включив в него рисунки и описания военных сооружений, аэропортов и других важных объектов, таких как радары. Профессиональные переводчики в главном управлении разведки переведут мои заметки.
Я почувствовал облегчение. Наконец-то я могу сказать свое слово, и есть надежда, что его переведут и прочтут интеллигентные люди.
Полковник Адольф-оглу отпустил меня движением руки и поднял телефонную трубку. Осетин вручил стопку бумаги для записей. Я увидел на столе потертый томик русско-турецкого словаря и попросил дать мне его на время. Осетин посмотрел с сомнением, но, увидев, что полковник занят телефоном, отдал книжку. Вернувшись в камеру, я в первый раз за много дней почувствовал, что могу сделать что-то полезное, что-то, что могло бы приблизить день освобождения.
ГАМБИТ ГАМЛЕТА ОПЯТЬ?
К тому времени я сознавал, что турки будут подвергать сомнению каждое мое слово, частью из-за предубеждения, частью из-за простого незнания. Передо мной стояла непростая задача — описать призыв в армию и попытки добиться освобождения от службы по причине «душевной болезни».
Казалось, полковник Адольф-оглу должен быть знаком с понятием пацифизма как основы для сопротивления призыву в армию. Весьма вероятно, что осетин не знал русского термина или турецкого эквивалента этого слова. Я жадно искал его в словаре, который мне дали. Но его там не было!
Стал выискивать и запоминать наиболее употребляемые турецкие слова. Потом решил учить турецкий, хотя бы с помощью словаря и бульварных турецких журналов, которые мне дали. Поставил себе цель запоминать минимум триста новых слов в день. Словарь содержал около тридцати тысяч слов. Примерно на три месяца. Я выучу больше, прислушиваясь на допросах, и буду проверять осетина, чтобы избежать неправильного перевода, который в моем случае может привести к фатальным последствиям.
Я взял первый лист бумаги и написал:
