— Да… кажется. Так тебя этому никто не учил?
— Нет, никто. Не считая тебя.
— Я лишила тебя невинности, — поддразнила она. Он ущипнул ее за ближний к нему сосок.
— Я был братом Ночного Дозора. — Был. Он сам так сказал. Кто же он теперь? Джон не хотел об этом думать. — А ты?
Игритт приподнялась на локте.
— Мне девятнадцать лет, я копьеносица и отмечена поцелуем огня. Не могла же я до сих пор оставаться невинной!
— Кто это был?
— Один парень на пиру, пять лет назад. Он приехал к нам для мены вместе со своими братьями, и волосы у него были огненные, как у меня. Я думала, он счастливый, а он оказался слабаком. Когда он вернулся и хотел украсть меня, Длинное Копье сломал ему руку и прогнал его, а больше он ни разу даже и не пытался.
— Так это был не Длинное Копье? — Джон испытал облегчение. Длинное Копье, неказистый и дружелюбный, нравился ему.
Игритт дала ему тумака.
— Скажешь тоже. Ты вот стал бы спать со своей сестрой?
— Длинное Копье тебе не брат.
— Мы из одной деревни. Ничего ты не знаешь, Джон Сноу. Настоящий мужчина крадет женщину в чужих краях, чтобы клан был крепче. Женщины, которые спят с братьями, отцами и родичами, оскорбляют богов, и те наказывают их больными и слабыми детьми. Даже уродцами.
— Крастер берет своих дочерей в жены, — заметил Джон. Игритт снова его стукнула.
— Крастер скорее ваш, чем наш. Его отец был вороной — он украл женщину из деревни Белое Древо, а потом бросил ее и улетел обратно на Стену. Однажды она пришла в Черный Замок, чтобы показать вороне сына, но ваши братья затрубили в свои рога и прогнали ее. У Крастера черная кровь, и на нем лежит проклятие. — Она провела пальцами по животу Джона. — Я боялась, что и ты улетишь от меня на Стену. Ты был прямо сам не свой, когда украл меня.
Джон сел.
— Игритт, я тебя не крал.
— Еще как украл. Ты сиганул с горы, убил Орелла и приставил нож мне к горлу, не успела я схватиться за топор. Я думала, ты сейчас возьмешь меня или убьешь, или сделаешь и то и другое, но ты ничего не сделал. Потом я рассказала тебе сказку про Баэля-Барда, как он сорвал розу Винтерфелла, и думала, что уж теперь-то ты поступишь со мной таким же манером, а ты опять ничего. Ты ничего не знаешь, Джон Сноу. Правда, теперь ты кое-чему научился, — застенчиво улыбнулась она.
Джон внезапно заметил, как сильно мигает пламя.
— Пора идти, факел почти догорел.
— Ворона боится детей Гендела? — ухмыльнулась Игритт. — Тут не так глубоко, и я с тобой еще не покончила. — Она снова потянула его вниз и уселась на него верхом. — Ты не хочешь…
— Что?
— Сделать это еще раз? Ну, как лорды целуют? Я погляжу, нравится это тебе или нет.
Факел погас, но Джону было уже все равно.
Чувство вины вернулось к нему потом, но уже слабее, чем прежде. Если это так дурно, думал он, почему тогда боги сделали это таким приятным?
В их гроте стояла темень, и свет едва пробивался к ним из другой пещеры, где горели костры. Одеваясь, они натыкались друг на друга. Игритт ступила в пруд и взвизгнула от холодной воды, а когда Джон стал смеяться, сдернула его туда же. Они долго боролись и плескались, а в конце концов поняли, что поторопились с одеванием.
— Джон Сноу, — сказала она, когда его семя излилось в нее, — побудь еще здесь, во мне, милый. Давай не будем возвращаться к Стиру и Ярлу. Давай пойдем вниз и будем жить вместе с детьми Гендела. Не хочу уходить из этой пещеры. Не хочу.
ДЕЙЕНЕРИС
— Всех? — с сомнением переспросила девочка-рабыня. — Верно ли эти недостойные уши расслышали ваше величество?
Прохладный зеленый свет сочился сквозь цветные, ромбами, стекла скошенных треугольных стен, и бриз, залетающий в двери, приносил аромат цветов и фруктов из сада.
— Твои уши расслышали верно, — сказала Дени. — Я хочу купить их всех. Скажи это добрым господам.
Сегодня она оделась по-квартийски. Густо-лиловый шелк подчеркивал цвет ее глаз, оставляя левую грудь открытой. Пока добрые господа Астапора вполголоса совещались между собой, Дени пригубила терпкое вино из хурмы в высоком серебряном кубке. Она не могла разобрать все, что они говорят, но поняла, что в них взыграла алчность.
Каждому из восьми купцов прислуживало двое-трое рабов, а Граздану, самому старшему, целых шесть. Поэтому Дени, чтобы не казаться нищенкой, привела с собой Ирри и Чхику в шароварах из песчаного шелка и расписных безрукавках, захватила Белобородого, Бельваса и своих кровных всадников. Сир Джорах стоял позади нее, потея в своем зеленом камзоле с черным медведем Мормонтов на груди. Запах его пота составлял здоровый противовес приторным духам, которыми поливали себя астапорцы.
— Всех, — проворчал Кразнис мо Наклоз, нынче благоухающий персиком. — Полных тысяч у нас восемь — она это имеет в виду, говоря «всех»? Есть еще шесть сотен, составляющих часть будущей девятой тысячи. Она их тоже возьмет?
— Да, — подтвердила Дени, когда ей перевели вопрос. — Восемь тысяч, шесть сотен… и тех, кто еще проходит обучение и не заслужил пока остроконечные шапки.
Кразнис обернулся к своим собратьям, и они снова начали совещаться. Переводчица назвала Дени их имена, но трудно было запомнить всех с первого раза. Четверо из них, кажется, носили имя Граздан — видимо, в честь Граздана Великого, основавшего на заре времен древний Гис. Все эти дородные мужчины с янтарной кожей, широконосые и темноглазые походили друг на друга. Их жесткие курчавые волосы были черными, темно-рыжими или представляли собой свойственную только гискарцам смесь черного с рыжиной. Все они носили токары — одеяние, дозволенное только свободнорожденным мужчинам Астапора.
Статус каждого из них указывала кайма на токаре. Об этом Дени сказал капитан Гролео. В этой прохладной зеленой комнате на вершине пирамиды двое работорговцев имели на себе токары с серебряной каймой, пятеро — с золотой, а у старейшины Граздана кайма состояла из крупного белого жемчуга, тихо звеневшего при каждом движении купца.
— Мы не можем продавать недоучившихся мальчишек, — заявил один из Гразданов с серебряной каймой.
— Можем, если у нее хватит золота, — возразил ему толстяк с золотой каймой.
— Они не могут считаться Безупречными. Они еще не убили своих младенцев. Если они поведут себя недостойно на поле боя, мы будем опозорены. И даже если завтра мы кастрируем пять тысяч новых мальчиков, пройдет десять лет, прежде чем они сгодятся для продажи. Что мы скажем другим покупателям, которые захотят приобрести Безупречных?
— Скажем, что им придется подождать, — сказал толстяк. — Золото в моем кошельке лучше грядущего золота.
Дени, предоставляя им спорить, попивала вино из хурмы и делала вид, что ничего не понимает. Она возьмет всех, какой бы ни была цена. В этом городе около ста работорговцев, но те восемь, что сидят перед ней, — самые влиятельные. Они соперничают, торгуя рабами для постели и работы в поле, писцами, ремесленниками и наставниками, но еще их предки заключили между собой союз для создания и продажи Безупречных. Из кирпича и крови выстроен Астапор, и люди в нем из кирпича и крови.
