БРАН
В извилистых горных долинах, по которым они шли теперь, не было дорог. Между серыми каменными вершинами лежали спокойные голубые озера, длинные, узкие и глубокие, и сумрачно зеленели бесконечные сосновые леса. Багрянец и золото осени стали убывать, когда они вышли из Волчьего леса к древним кремнистым холмам, и совсем пропали, когда холмы сменились горами. Теперь над головой высились серо-зеленые страж-деревья, высоченные ели и гвардейские сосны. Подлесок стал редок, и почву под ногами устилала хвоя.
Когда они сбивались с дороги, что случалось раз или два, им стоило только дождаться ясной холодной ночи и найти на небе Ледяного Дракона. Голубая звезда в глазу Дракона указывает на север — так говорила Оша. Вспоминая Ошу, Бран каждый раз гадал, где-то она теперь. Должно быть, в Белой Гавани, вместе с Риконом и Лохматым Песиком — сидит себе и ест угрей, рыбу и горячий крабовый пирог у толстого лорда Мандерли. Или греется в Последнем Очаге у Большого Джона. Это он, Бран, мерзнет на спине у Ходора, мотаясь в своей корзине вверх и вниз по горным склонам.
— Вверх да вниз, и так всю дорогу, — вздыхала на ходу Мира. — Ненавижу твои дурацкие горы, принц Бран.
— Вчера ты говорила, что любишь их.
— Верно. Мой лорд-отец рассказывал мне про горы, но до сих пор я их ни разу не видела. Они мне так нравятся, что и сказать нельзя.
— Как же ты говоришь, что их ненавидишь? — состроил гримасу Бран.
— Разве нельзя совмещать и то и другое? — Она подняла руку и ущипнула его за нос.
— Нет. Это разные вещи. Как день и ночь, как лед и огонь.
— Если лед способен обжигать, — со своей обычной важностью молвил Жойен, — то и любовь может сочетаться с ненавистью. Гора или болото, все едино. Земля одна.
— Одна-то одна, — согласилась его сестра, — но уж больно она тут морщинистая.
Горные долины редко оказывали им любезность простираться прямо на север, поэтому им приходилось петлять или даже возвращаться назад.
— Если б мы шли по Королевскому тракту, то были бы уже у Стены, — твердил Ридам Бран. Он хотел поскорее найти трехглазую ворону, чтобы научиться летать. Он повторял это столько раз, что Мира для смеху начала произносить эти слова вместе с ним.
Тогда Бран сменил музыку и стал говорить:
— На Королевском тракте мы бы так не голодали. — Пока они шли через холмы, в еде у них недостатка не было. Мира, прекрасная охотница, промышляла в ручьях рыбу с помощью своего лягушачьего трезубца. Бран любил наблюдать за ней, восхищаясь быстротой, с которой она наносила удар и тут же выдергивала острогу назад с трепещущей на зубцах серебристой форелью. Лето тоже для них охотился. Каждый раз на закате он исчезал, а к рассвету возвращался, часто таща в зубах белку или зайца.
Но здесь, в горах, ручьи стали мелкими и совсем ледяными, а дичь встречалась редко. Мира по-прежнему охотилась и рыбачила, когда могла, но ей становилось все труднее, и даже Лето порой возвращался ни с чем. Часто они ложились спать на пустой желудок.
Но Жойен упорно стоял на том, что от дорог нужно держаться подальше.
— Дорога — это путники, — втолковывал им он, — а у путников есть глаза, чтобы видеть, и языки, чтобы рассказывать повсюду о мальчике-калеке, его великане и волке, который их сопровождает. — Жойена переупрямить не мог никто, и они продолжали идти по диким местам, с каждым днем взбираясь чуть выше и продвигаясь чуть дальше на север.
Дождливые дни перемежались ветреными, а порой налетал такой ливень, что даже Ходор начинал реветь в испуге. В ясные же дни им часто казалось, что они — единственные живые существа во всем мире.
— Неужели тут никто не живет? — спросила Мира, когда они обходили гранитный утес величиной с Винтерфелл.
— Нет, люди здесь есть, — ответил Бран. — Амберы обитают большей частью восточнее Королевского тракта, но летом они пасут своих овец на горных лугах. На западной стороне гор у Ледового залива живут Вуллы, позади нас, в холмах, — Харклеи, а здесь, наверху, — Кнотты, Лиддли, Норри и даже Флинты. — Его прабабушка с отцовской стороны была из горных Флинтов. Старая Нэн сказала как-то, что это ее кровь заставляет Брана лазать по стенам и крышам, только она, конечно, умерла давным-давно, когда еще и отца на свете не было.
— Вуллы? — сказала Мира. — Вместе с отцом, кажется, воевал какой-то Вулл, Жойен?
— Тео Вулл, — ответил Жойен, отдуваясь после подъема. — Его еще прозвали «Ведра».
— Это их герб, — сказал Бран. — Три бурых ведра на голубом поле с каймой из белых и серых клеток. Лорд Вулл приезжал однажды в Винтерфелл, чтобы принести присягу на верность и поговорить с отцом, и у него на щите были такие ведра. Только он не настоящий лорд. То есть настоящий, но зовут его просто Вулл, как Кнотта, Норри и Лиддля. Мы в Винтерфелле называем их лордами, но здесь, в горах, — нет.
Жойен остановился, чтобы отдышаться.
— Ты думаешь, эти горцы знают, что мы здесь?
— Знают. — Бран видел, что они наблюдают за ними — не своими глазами, а более зоркими глазами Лета, от которых мало что могло укрыться. — Но не станут нам докучать, если только мы не вздумаем воровать у них коз или лошадей.
Так и вышло. Горца они встретили только однажды, когда холодный проливной дождь загнал их в укрытие. Мелкую пещеру, скрытую серо-зелеными ветками громадного страж-дерева, отыскал Лето. Но когда Ходор нырнул под каменный свод, Бран увидел рыжее зарево костра и понял, что они здесь не одни.
— Входите и грейтесь, — сказал мужской голос. — Каменной крыши на всех хватит.
Он угостил их овсяными лепешками и кровяной колбасой, дал хлебнуть эля из своего меха, но не назвался и не спросил, как зовут их. Бран решил, что он из Лиддлей, потому что его беличий плащ скрепляла бронзовая с золотом пряжка в виде сосновой шишки. У Лиддлей щиты наполовину белые, наполовину зеленые, и на белой половине изображена сосновая шишка.
— Далеко ли еще до Стены? — спросил его Бран.
— Ворон быстро долетит, — ответил предполагаемый Лиддль, — а если у кого крыльев нет, то далековато.
— Спорю, мы уже были бы там… — начал Бран.
— …если бы шли по Королевскому тракту, — закончила за него Мира.
Лиддль достал нож и стал строгать палочку.
— Когда в Винтерфелле был Старк, даже юная девушка могла путешествовать по Королевскому тракту в своем именинном платье, и ее никто бы не тронул, и все путники находили огонь, хлеб и соль в придорожных харчевнях и острогах. Но теперь ночи стали холоднее, и двери стоят запертые. В Волчьем лесу завелись осьминоги, и ободранный человек разъезжает по Королевскому тракту, спрашивая, не видал ли кто чужих.
Риды переглянулись, и Жойен повторил:
— Ободранный человек?
— Да. Люди Бастарда. Он вроде как умер, а теперь, выходит, воскрес. Говорят, он щедро платит серебром за волчьи шкуры, а за вести о других воскресших мертвецах, может, и золота не пожалеет. — При этих словах горец взглянул на Брана и на растянувшегося рядом с ним Лето. — Что до Стены, это не то место, куда я захотел бы пойти. Старый Медведь увел Дозор в Зачарованный лес, а назад вернулись только его вороны с одним-единственным письмом. Черные крылья, черные вести, говаривала моя матушка, но если птицы прилетают без вестей, дело, сдается мне, еще чернее. — Он поворошил огонь обструганной палкой, — Когда в Винтерфелле сидел Старк, все было по-другому. Но старый волк умер, а молодой ушел на юг играть в престолы — теперь нам остались только призраки.
