Как пламя пролетает летом по сухому вереску, оставляя за собой дымящуюся пустошь, так пламя его мгновенной страсти погасло, оставив обиду и гнев на самого себя и свою судьбу.
Он сказал, понизив голос от стыда:
– Молю тебя простить меня, госпожа.
Мевриана сказала:
– Милостью богов, желаю тебе доброй ночи, принц. Не будь жесток к Кротрингу. Я оставила там очень плохого правителя.
Сказав так, она села верхом, натянула поводья и поскакала на запад к заливу. Хеминг смотрел ей вслед, мысли у него путались. Вскочив на коня, он всадил шпоры ему в бока, так что конь встал на дыбы, и помчался на восток через лес к Кротрингу.
XXV. Лорд Гро и леди Мевриана
Как лорд Гро, ведомый странной любовью к безнадежным делам, и движимый только ею, отправился в окрестности Невердейла; и как он увидел там чудеса и некоторое время вкушал то, чего больше всего желал
Прошло девяносто дней и один день после вышеописанных событий. Оставался час до рассвета, когда лорд Гро на коне спустился с гор Восточного Пограничья к бродам Мардардейла. За ними уже светлел восток. Оказавшись по щетки в воде, его конь встал. Его бока были влажными, он тяжело дышал после ночной скачки по открытому склону. Он опустил голову, коснулся губами свежей речной воды, и напился, пофыркивая. Гро повернулся в седле, прислушался, левой рукой ослабил поводья, а правую положил на круп коня. Но ничего не услышал, кроме журчания воды на отмели, звука водопоя и хруста гальки под копытами, когда конь переставлял ноги. С двух сторон от широкой речной долины стояли леса, их окружали холмы, таявшие в серой дымке. Легкий туман скрывал звезды. Не замечалось никакого движения, только сова бесшумно, как призрак, вылетела из куста остролиста ниже по потоку, пересекла тропу, по которой собирался ехать Гро, опустилась на ветку сухого дерева слева от него и уставилась на всадника, осмелившегося нарушить границы ее охотничьих угодий.
Гро наклонился вперед и потрепал шею коня.
– Вперед, друг, пора ехать, – сказал он. – Не удивляйся, если я не дам тебе отдохнуть, со мной у тебя не будет постоянной конюшни во всем подлунном мире.
Они переправились через реку и двинулись дальше, по жесткой траве, по окраине леса, по открытым вересковым полянам, к востоку. Через милю или две свернули вправо и пересекли еще одну реку, затем выбрались на неровную сухую тропу в болотистой местности, потом тропа повела их в горы, все выше, над сужающейся долиной. Склон стал более пологим, и перед ними словно открылись ворота между двумя крутыми горами, а за ними опять болотистая пустошь с осокой, болотным миртом, папоротниками, множеством мелких озер, ручьев, мшистых кочек и скальных обнажений. Дальние пики стояли, как короли в доспехах. Яркие утренние краски уже расцвечивали просыпающуюся землю. Кролики выскакивали из-под копыт коня и бежали спасаться в осоку. Из кустов вереска вылетали птицы. Олень постоял в папоротнике, поглядел на всадника и поскакал к югу. Прокричала куропатка.
Гро сказал сам себе:
– Ну как молве не счесть меня безумцем, когда я так опрометчиво и самонадеянно подвергаю жизнь опасности? Это же против всякого здравого смысла. И как раз сейчас, когда терпение, смелость и политическое чутье помогли мне чудом вырвать из зубов удачи то, в чем она мне долго и упрямо отказывала: милость короля. После всех ударов судьбы король держал меня в чести и холе при дворе, и, смею надеяться, берег, как зеницу ока.
Он снял шлем, подставив утренней свежести белый лоб и черные кудри, откинул голову, впивая ноздрями душистый влажный воздух.
– Все же это обычное мнение глупцов, – продолжал он. – Не мое, а тех, кто воображает, что его усилия приведут к вечной радости. Это все равно, что толочь воду в ступе. Разве в природе не достаточно примеров того, как старомодна и смешна такая глупость? Возьмем байки о великих, которые восстают и побеждают народы: светлый День против жестокой ночи. День ласков, ступает по горам легко, как олень. Свет сострадания сильнее первозданной тьмы. Воины Дня – это радости жизни, их определяют небеса: прохлада своенравных утренних ветерков; раскрывающиеся цветы; поющие птицы; росы, сверкающие на тонких паутинках, протянутых между папоротниками и терновником; влажные листки серебряной березы; смех юной девы, радующейся своей силе и красе; огонь жизни в каждом запахе и цвете, рожденный, чтобы возобладать над хаосом, скучной тьмой и безродной ночью.
День на рассвете очаровывает меня, но стоит ли любить его, когда, насладившись утренней победой, он кричаще ярким светом объявляет полдень? Лучше обратиться к печальному закату его славы, как сейчас я обращаюсь к Демонланду. Кто посмеет обозвать меня двуличным, когда я всего лишь следую мудрости, редкой в наши дни? Я люблю рассвет и закат, утро и вечерние звезды. Только в них обитает благородная душа, настоящая любовь, чудеса и величие надежд и страхов.
Так он спокойно ехал на восток, отклоняясь чуть к северу, по вересковой пустоши, погружаясь время от времени в глубокие раздумья, навеваемые странной гармонией внешних впечатлений и внутренних мыслей. Пустошь кончилась, начались горные отроги, невысокие перевалы, находить путь приходилось уже в лесу и вдоль потоков, тропа вилась то вправо, то влево, и шла то вверх, то вниз. Конь сам выбирал дорогу, потому что всадник ничего не замечал вокруг, утонув в размышлениях и самосозерцании.
Настал полдень. Лошадь и всадник вступили на зеленую траву маленькой долины с родником. Вода переливалась через камни и бежала дальше тонким ручейком. Вокруг долины росли высокие и прямые деревья. Над деревьями под солнцем вырисовывались горные вершины, казавшиеся неземными в струящемся жарком воздухе. Журчала вода, звенела мошкара над цветами, хрустел травой конь, и больше ничего не было слышно, ни птиц, ни шелеста листьев. В полдневной тишине одинокая лощина замерла, прогретая солнцем.
Гро, словно пробудившись в этой тишине, оглянулся вокруг. Конь костями почувствовал беспокойство своего хозяина, прекратил щипать траву, насторожился, вздрагивая. Гро погладил и приласкал его, потом, движимый непонятным внутренним чувством, медленно поехал на запад к лесу вдоль ручья. Деревья здесь росли так густо, что он побоялся, как бы их ветви не сбросили его с седла, поэтому спешился, привязал коня к дубу, и поднялся по руслу ручейка до того места, где смог посмотреть на север поверх деревьев. Примерно в пятидесяти шагах он увидел зеленую террасу с небольшим глубоким водоемом, защищенную с севера тремя или четырьмя большими рябинами.
Он остановился, придерживаясь левой рукой за выступающий камень, заросший розовой смолевкой. Конечно, те, кто топтал траву у водоема на скрытой поляне, не были смертными. Разве что козы или олени с ласковыми глазами, скачущие на задних ногах, но уж никак не эти разнообразные создания с остроконечными ушами, мохнатыми ногами и раздвоенными копытами, которые вели хоровод с белокожими девами, ступающими по цветам синей горечавки и лапчатки, не сгибая стебельков. Музыку для их танца играли на дудочках загорелые козлоногие дети с длинными ушками. То ли потому, что эта музыка слишком нежна для ушей смертных, то ли по другим причинам, Гро ничего не слышал. Над лощиной царила тишина жаркого белого полдня. Горные нимфы и простые духи воды и камней плели лабиринт танца.
