– Николай, значит, – тихо заключил Эмиль.
– Вы не знакомы?
– Николай не называл своего имени. Представился по фамилии.
– А, ну это в его духе. «Веселов моя фамилия. Никому не двигаться», – передразнила своего супруга Маша.
Мальчик усмехнулся:
– Вы очень похоже его показываете.
– Вытягиваешь губы и прищуриваешься. Это не так уж сложно. И голос надо опустить. Вот так: «Никому не двигаться».
Эмиль засмеялся, но тут же перестал, приложив ладонь к больной челюсти.
– Сейчас, сейчас.
Маша взяла со стола ложку и принялась помешивать что-то в деревянной миске. Времянкин сидел в метре от нее и поглаживал синяк.
– Так я до тебя не дотянусь, – не отрываясь от помешивания, сказала хозяйка. – Сядь ближе, я не кусаюсь, – добавила она и взглянула на пациента.
Тот робко придвинулся. Большим пальцем правой руки Маша сдвинула челку с его лба. Приложив ладони к скулам мальчика, слегка повернула его голову лицом к свету.
– За что тебя так? – спокойно поинтересовалась она.
Ее лицо было близко, но Эмиль не решался взглянуть. Он уставился на толстый колос косы, лежащий на ее плече поверх махрового халата. Он чувствовал мягкость ее рук, ее теплое дыхание. Чувствовал, как нежные звуки ее голоса маленькими молоточками ударялись о кожу его лица.
– По ошибке, – ответил мальчик. – Хотя нельзя сказать, что я не заслужил этого.
– Как это?
– Меня наказали за то, чего я не совершал. Но я совершал кое-что другое, за что меня следовало наказать.
– Хм. Что же такого ты натворил?
– Например, врал. Много и многим.
– Угу, продолжай.
Маша взяла со стола плошку с черной мазью. Пальцем сняла немного сверху и начала аккуратно втирать в ссадины на лице Эмиля. «Как же приятно! Ее руки… Воооот черт! Только не это. Кажется, у меня эрекция. Нет, нет, нет! Только не сейчас. Интересно, опускалась ли температура в Верхоянске ниже пятидесяти градусов? Что-нибудь…» – судорожно соображал Времянкин. Раздался хруст.
– Ай! – вырвался вопль мальчика.
Он зажал рот рукой и зажмурился. Причиной возгласа стала резкая боль в переносице. Из глаз Эмиля брызнули слезы.
– Все, все. Больше не буду. Это самое болезненное. Все позади, – успокаивала его Маша.
– Больно, блин, – сквозь слюни процедил Времянкин.
– Надо было поставить нос на место. Все, больно больше не будет. Обещаю. Много врал… Что еще?
Эмиль отдышался и вытер слезы.
– Разве недостаточно?
– Люди постоянно врут. Без этого никак. Если это не приносит вреда, думаю, можно немножечко и приврать.
– Речь не о каких-то безобидных выдумках, как могло показаться. Я дурачил людей, выдавая себя за ребенка. По сути, манипулировал ими в корыстных целях. Настоящий мошенник, в общем.
– Выпей-ка это.
Маша протянула мальчику миску с бульоном. Тот взглянул на желтоватую жижу и отпил.
– Ой, – сморщился он.
– В чем дело?
– Горькое зелье.
Маша удивленно посмотрела на Эмиля.
– Это же просто овощной суп.
Вернулся Веселов с тремя контейнерами в руках.
– Маш, я не знаю, какой из них.
Женщина поставила миску на столик и посмотрела на мужа.
– Ему не понравился мой суп, – расстроенно констатировала она.
– Ну что вы? Нет! – спешил исправить положение Времянкин. – Мне понравился суп. Просто я подумал, что это зелье, и уже настроился на что-то горькое. Вроде бррр. Понимаете? Ошибка восприятия. Слыхали о таком? Распространенное явление. Надо попробовать еще раз. Без предубеждений. А ну-ка.
Эмиль взял со стола суп и принялся хлебать бульон. Он старался сразу проглатывать, чтобы свести к минимуму вкусовые ощущения.
– Отлично! – успокаивал он хозяйку.
– Овощной? – уточнил Веселов.
– Ты говорил, что получилось вкусно.
Маша погрустнела.
– Ну вот. Не ешь, если не понравился. Не мучайся, – сказала она Эмилю, встала с дивана и подошла к мужу. – Ты говорил, что вкусный.
– Так и есть. Обожаю твою готовку.
– Правда?
– А как иначе?
Маша улыбнулась и поцеловала супруга в щеку. Потом обратилась к гостю:
– Видишь, немножко приврать можно.
Она посмотрела на контейнеры, которые принес Веселов.
– Все не то. Ох, Коля, Коля.
– Тогда я не знаю.
– Ладно, я сама.
Взяв у супруга заиндевевшие боксы, женщина вышла из комнаты. Времянкин доел суп, откашлялся, скривил рот и поставил пустую миску на столик.
– Неловко вышло. Не хотел обидеть твою жену, – оправдывался он.
– Маша выросла при скатерти-самобранке. У них в семье редко готовили. Были причины. Теперь хочет научиться, но что-то пока никак. Сильно переживает, – шепотом пояснил Николай и оглянулся посмотреть, не идет ли жена. – Овощной суп – полное фиаско, – добавил он.
– Не так уж и плохо, в общем-то.
– C этими черными полосками ты выглядишь как коренной житель Какопотамии.
– Какими полосками?
– Мазь на твоем лице.
– Ах, ну да. Какопотамия? Как Месопотамия? Только Како.
– Да я уже точно не помню.
– Месопотамия – это междуречье. А Какопотамия – это, стало быть, какоречье. Какофония – это плохой звук. Значит, како – это плохой. Какопотамия – это плохоречье. Там плохие реки?
– Да, да, да. Что-то припоминаю.
Не успел Веселов договорить, как вернулась Маша. Держа в руках ступку, она толкла что-то прямо на ходу. Женщина приблизилась к Эмилю, достала из кармана халата чайную ложку, зачерпнула со дна ступки получившуюся массу и поднесла к губам мальчика. Тот покосился на красноватую желеобразную кашицу в ложке и открыл рот. Маша скормила Времянкину загадочное желе.
– Разотри языком по небу.
Эмиль сделал, как велела Маша.
– Это вкусно! Кисленькое и сладкое, – удивился он.
– Ага, – безразлично ответила ведунья, поставила ступку на столик и затянула потуже пояс халата.
Затем она подошла к стоящему у стены сундуку, откинула крышку и вынула оттуда комплект постельного белья.
– Все! Время половина третьего ночи. Я иду спать. Вы тоже не засиживайтесь.
Маша оставила белье на диване, подошла к супругу, обняла его и чмокнула в губы. Потом она сообщила мужу что-то на языке жестов. Веселов ответил ей тем же образом. Маша возразила целым каскадом непонятных кистевых фраз.
