Наконец детский клич вознаградился приходом Деда Мороза. Держась за посох, он вышел на середину сцены, спустил с плеча большой мешок и уселся на декоративный пень. Заиграла веселая музыка, и дети пустились водить хоровод. Зрители хлопали в такт.
Елена Евгеньевна вдруг встала со своего места и, удерживая Эмиля за подмышки, подняла его на сцену к остальной детворе. Времянкин повернулся к ней, в его глазах читалась растерянность. Елена Евгеньевна улыбалась, хлопала в ладоши и медленно отступала к своему месту. «Твою мать!» – подумал Эмиль.
– Я не знаю, что делать, – прошипел он, разведя руками.
– Вставай к остальным в хоровод.
Учительница указала направление. Времянкин нехотя встроился в кольцо между Маргаритой и какой-то незнакомой девочкой. Среди буйства новогодних костюмов, его одежда выглядела слишком буднично. Он смотрелся белой вороной и, кроме прочего, был единственным, кто не пел и даже не пытался. Эмиль просто шел по кругу в надежде, что все это скоро закончится.
Дед Мороз похвалил ребятишек и приступил к раздаче подарков. Он вызывал детей по одному в центр круга, обращаясь к ним как к персонажам, угадывая по костюму кто есть кто. Он давал каждому ребенку доброжелательное напутствие в стихотворной форме и отпускал, предварительно выдав из мешка новогодний набор.
Эмиль заметил, что Дед Мороз несколько раз переводил с него взгляд на кого-то, чей костюм легко считывался. Не вполне праздничный вид Времянкина, вероятно, расценивался актером, исполняющим роль старика, как дополнительная сложность. Такая неподготовленность мальчика предполагает вопросы, к ответам на которые добрый дедушка мог быть не готов. Что не так с этим ребенком?
Довольные обладатели подарков спускались со сцены и бежали к своим родителям. В зале уже горел общий свет. Зрители, чьи дети успели получить праздничные наборы, повставали со своих мест и заполнили проходы между рядами. Они шумно переговаривались, смеялись. Щелчки фотоаппаратов заметно участились.
Наконец на сцене остались только двое – Дед Мороз и Времянкин. Эмиль подозревал, что так и будет. Мороз сидел на пне, удерживая одной рукой посох, и смотрел на странного паренька.
– Ну а ты у нас кто? Что-то не угадаю никак, – зычным голосом спросил Дед.
– Я никто. То есть я не участвовал в концерте, – ответил Эмиль.
– Да? А подарок получить хочешь?
– Думаю, я не заслужил.
Дед Мороз улыбнулся:
– Не беда. Расскажи стишок или спой песенку. А может, ты танцуешь хорошо? Покажи, что умеешь. Порадуй дедушку.
– Даже не знаю. Могу сыграть что-нибудь на фортепиано, если хотите.
Из-за гула в зале Дед Мороз не расслышал последнюю фразу. Старик трижды постучал посохом по дощатому полу сцены. Присутствующие в зале резко смолкли и, пристыженные, принялись слушать диалог мальчика и Деда.
– Уж прости дедушку, старый я. Не расслышал, что ты сказал. Можешь повторить?
Времянкин посмотрел в зал. Все внимательно следили за ним. Эмиль разглядел среди зрителей сестру. У Алены был слегка растерянный вид.
– Я сказал, что могу сыграть что-нибудь на фортепиано, – уверенно повторил мальчик, повернувшись к Морозу.
– Что ж, давай. Любопытно. – Дед взглянул на зал и добавил: – А мы тебя поддержим.
Раздались редкие аплодисменты особо чутких зрителей.
– Я сейчас.
Эмиль рванул за кулису. Он начал искать там ноты, которые оставлял в одной из коробок, когда готовился к поступлению в музыкальную школу. Пока он рыскал среди наваленного реквизита, зрители нарушили тишину и снова начали галдеть.
– Мне еще к другим детишкам успеть бы, – со сцены подгонял Эмиля Мороз.
Наконец Времянкин отыскал нужные листы и вышел к инструменту. Встав на носочки, он разложил партитуру на нотной подставке. На сцену поднялась женщина, которая аккомпанировала детям на протяжении концерта. Она подошла к Эмилю, когда он настраивал расстояние от стула до инструмента.
– Тебе помочь? – участливо поинтересовалась она.
– Да, пожалуйста. С нотами, – ответил Эмиль, имея в виду, что кто-то должен переворачивать страницы.
– Хорошо.
Женщина встала у левого края пианино. Эмиль зафиксировал стул в нужном положении и взобрался на него. К этому времени зрители окончательно потеряли интерес к происходящему на сцене. Некоторые уже тянулись к выходу. Дед Мороз, зевая, поглядывал на бегущую стрелку наручных часов. Эмиль посмотрел на ноты, потрогал через свитер конька, настроился и вступил. Зазвучала «Прелюдия» Бергамасской сюиты Дебюсси.
Из дневника Эмиля
28 декабря. Среда
Кому, хотя бы раз, не хотелось сделать что-нибудь эдакое, чего окружающие от вас не ожидают? Блеснуть, удивить, сразить наповал. Вы неожиданно вынимаете козырь из рукава и поражаете всех. И все такие: «Ах!» Знаю людей, которые тайно берут уроки музыки, чтобы в разгар какой-нибудь вечеринки выдать нечто эффектное. После такого окружающие начинают смотреть на вас по-другому. Вы тайна, загадка. Многогранная личность. Особенный человек. Вы интересны.
Возможно, желание производить впечатление как-то связано с неудовлетворенностью от жизни или чем-то вроде того – вопрос к психологам. Но ведь я и не был ею удовлетворен. Да и много ли таких, кто удовлетворен? Не думаю. Вести заурядную жизнь – преступление. Незнание не освобождает от ответственности. Наказание будет суровым – самосъедение – без права на апелляцию.
Когда я заиграл вступление «Прелюдии», зал замер. В помещении вдруг появилась разрастающаяся точка, быстро заполняющая собой все пространство. Никто из присутствующих не ожидал услышать и увидеть такое. Многие снимали меня на видео, чтобы засвидетельствовать происшествие. После «Прелюдии» долго аплодировали. Некоторые, особо чувствительные зрители, даже прослезились, как они сами потом признавались. В ответ на просьбы из зала сыграть еще, исполнил и вторую часть – «Лунный свет».
Я не ошибся с Дебюсси. Правильный выбор. Обе части, думаю, были знакомы многим в зале. Золотые хиты классической музыки конца XIX – начала XX века, как-никак. Бергамасская сюита идеально попала в атмосферу Нового года, а точнее, довершила ее. В этой музыке чувствуется глубокое эмоциональное содержание. Пластичный лирический пейзаж. В нем и лунная ночь, и падающий снег, и обещание волшебства. И… моя история. Я рассказывал ее посредством нот. В этом, вероятно, и есть прелесть классической музыки для исполнителя. Глубина материала позволяет наполнять его своими смыслами. Выжимаешь из собственных переживаний душистые вещества и пропитываешь ими ткань музыки – в этом и заключается суть интерпретации. Интересно, что слушатель, улавливая интонации и ароматы настроения, понимает их по-своему. Для меня это отличный способ выговариваться. Они не подозревают, что произошло, но сопереживают мне. Они думают, что этот парень точно знает, о чем говорит. Конечно, глубина возможна не только в академической музыке, но и в джазе, и в роке, и в любом другом стиле – главное, чтобы вам было что сказать, чем поделиться. Вы впускаете незнакомых людей в свой мир, а вот понравится им там или нет, вопрос отдельный.
