– Родион, ты как? – беспокоился дядя.
– Отстань! Это все из-за тебя!
– Что я сделал?
– Ты лез все время и говорил под руку.
Эмиль подошел к занавескам и раздвинул их. В комнату проник яркий свет.
– Эй, ты че делаешь? Закрой! – мгновенно отреагировал Родион, оторвавшись от подушки.
Времянкин узнал балконную дверь. Деревянная, отделанная рейкой дверь с окном. И еще большое окно в стене, справа от двери. Те же стекла, с навечно присохшими каплями старой краски, те же рамы с алюминиевыми ручками. Из тех же щелей сквозило. Под свежим слоем эмали проглядывались старые трещинки и шляпки гвоздей, хорошо изученные Эмилем еще в детстве. Он встал на балконный порожек, ухватился за штапик дверного окна, приподнялся на носочки и заглянул в лоджию. Его интересовала внешняя обшивка дверного проема. Когда-то давно, жарким летним днем, он оставил здесь свидетельство своего пребывания. Выжженное при помощи лупы и солнечного света имя – Эмиль. Оно и сейчас было там, слегка потускневшее, но отчетливое. Мальчик заметил, что ниже, под его именем, выжжено что-то еще, чего он раньше не видел. Чуть подтянувшись, Времянкин смог разглядеть надпись. На сосновом наличнике красовалось еще одно имя – Родион. «Идет по моим стопам», – подумал Эмиль.
– Оглох, что ли?! Быстро закрой! – заводился племянник.
– Я хочу рассказать тебе кое-что… Это тайна. Большой секрет. Поэтому…
Эти слова Эмиля, негромко произнесенные в стекло, легли конденсатом на холодную поверхность. Времянкин спрыгнул с порожка на пол. Только он повернулся к Родиону, как ему в голову прилетел взмокший пакет подтаявшего горошка. Эмиль успел зажмуриться. От столкновения со лбом мальчика пакет порвался, и горошины разлетелись по всей комнате.
– Ты спятил?! – возмутился дядя.
Родион вскочил с кровати, приблизился к мальчику, резким движением обхватил его шею, выставил вперед ногу и опрокинул через нее родственника.
– С ума сошел?! – прокряхтел Эмиль, оказавшись на полу лицом вниз.
Родион навалился на него сверху и начал заламывать руку. Дядя трепыхался, пытаясь вырваться из-под пресса, но племянник был сильнее. Несколько месяцев ежедневных зарядок не помогли Времянкину в этой неравной схватке.
– Отпусти!
– Проси прощения.
– Отпусти, я сказал!
– Сначала проси прощения.
Холодные, мокрые горошины, разбросанные по полу, впивались в щеку и висок Эмиля.
– Ну все уже, хватит. Мне уже больно. Ты победил, я извиняюсь.
– Погромче, я не расслышал.
– Извини… меня…
– Так-то.
Задернув шторы, Родион вернулся к кровати и лег. Времянкин поднялся с пола, смахнул с лица прилипшие горошины, встал напротив племянника и гневно направил на него указательный палец.
– Ты… Плохой… Мальчик.
– Да, да. Не забывай об этом.
Эмиль стремительно покинул комнату, захлопнув за собой дверь. В этот момент вернулась Алена. Она остановилась на пороге и прислонилась спиной к входной двери. Ее отрешенный взгляд заставил брата насторожиться.
– Ты в порядке, сестренка?
Алена уронила на пол ключи, посмотрела на них и заплакала. По румяным ланитам покатились черные от туши слезы.
– Алена, что случилось? – встревожился брат.
Она медленно сползла по двери, села на джутовый коврик, закрыла лицо руками и уткнулась в колени. Эмиль подошел ближе и погладил сестру по волосам.
– Аленушка, что произошло?
– Почему, ну почему у меня всегда так? Стоит понадеяться на что-то, и на тебе. Почему не может быть все хорошо? Прямо фатум какой-то тяготеет надо мной. Как я устала от этого, кто бы знал…
– Объясни толком, в чем дело?
Алена шмыгнула носом.
– Мы с Аркадием и оценщиком приехали в банк.
– Так.
– Нам открыли ячейку, а там… А там – ничего.
– Как это?
– Только серебряная нитка от ожерелья. И все.
– А жемчуга?
– Они растаяли и превратились в лужицы.
– Не понял.
– Как ледышки в тепле, но это же был не лед! Я ведь не сумасшедшая. Короче говоря, все, плакало мое богатство. Мне было так стыдно перед оценщиком. Он специально приехал из столицы. Когда мы открыли ящик… Ужас! Я начала выяснять у сотрудников банка, куда, мол, делись жемчужины. А они – у нас все записано, к ячейке никто не подходил. Что положили, то и забирайте. Забрала. Серебряную вереницу толщиной с пряжу. И цена ей всего ничего.
Эмиль подумал, что это какая-то игра Мороза, смысл которой еще предстоит понять.
– И что потом?
– Аркадий сел в машину и уехал, и я поняла, что больше его не увижу. Так вот. Спасибо тебе, братец. Отличный подарок! Ты, как всегда, заботишься о своей сестре.
– Ты переволновалась. Давай, я помогу тебе снять сапоги.
Алена распрямила левую ногу. Эмиль взялся за носок и голенище замшевого ботфорта и потянул на себя. Сапог сполз. Мальчик аккуратно поставил его в угол.
– Сколько раз я просила тебя поговорить с Василисой? Всего-то навсего лет пять убрать. Я тоже хочу как ты – эксплуатировать молодость. Хочу, чтобы меня любили. Не владычицей же морской прошу меня сделать.
Алена распрямила правую ногу. Эмиль взялся за второй сапог.
– Послушай, при всем моем желании… Я даже не знаю, как с ней связаться, понимаешь? У нее нет телефона, почты. Она живет в воде. Все не так просто.
– Все не просто. Название моей жизни.
– У всех так.
– У тебя иначе.
– У меня свои сложности.
– Понятно, – обреченно выдохнула сестра и поднялась с пола.
– Ну, чего ты дуешься?
Алена сняла пальто, повесила его на плечики и с удрученным видом закрылась в ванной комнате. Из-за двери послышался звук льющейся воды. Эмиль постоял немного в прихожей, потом обулся, накинул куртку, поднял с пола ключи и вышел из квартиры.
Времянкин вдруг испытал острую потребность в уединении. Ему было необходимо собраться с мыслями. Он брел по улице, зараженный грустью сестры, и не заметил, как дошел до своей школы. Учебный день уже закончился, поэтому в здании было немноголюдно. Охранник Валера впустил мальчика и открыл для него актовый зал. Здесь еще сохранились следы отгремевшего праздника. Новогоднее убранство помещения действовало на Эмиля умиротворяюще. Прохладная безмятежность пропитывала атмосферу зала. Мальчик расправил плечи, бросил куртку на ближайшее кресло, поднялся на сцену, включил закулисный свет и сел за инструмент.
Он любил играть, когда сталкивался со сложностями. Музыкальная упорядоченность помогала Эмилю разобраться с бардаком в голове. Гармония снимала напряжение, а ритм делал дыхание ровным.
