– Мяу, – повторилось откуда-то сверху.
Эмиль поднял голову: на высокой березе, растущей напротив подъезда, висел ворон. Он болтался вниз головой, держась лапками за голую ветку.
– Мяу, – снова пискнул ворон.
– Ну и птица…
Времянкин приблизился к дереву и повел взором вверх по стволу. «Какое же оно большое, я и не замечал», – подумал Эмиль. Он сунул руку в бумажный пакет и отломил от теплого еще хлеба хрустящую краюшку. Мальчик вытянул руку перед собой, раскрыв ладонь с угощением, приглашая ворона полакомиться.
– Гули, гули. Цыпа-цыпа. Кис, кис, кис.
Ворон отцепился от ветки, спланировал вниз, сел на руку Эмиля и принялся клевать угощение. Времянкин сразу заметил письмо, прикрепленное к лапке птицы. Свое он крепил куском липкой ленты, а это обвязано красной нитью. Его послание было на желтоватой бумаге, а это – на белой. «Нитка – это не удобно, – подумал Эмиль. – Рвать ее, что ли?» Мальчик осторожно повернул ворона и обнаружил узелок, завязанный бантиком. Изловчившись, он потянул за ниточку. Узелок развязался, и скрученный клочок бумаги сполз по лапке почтаря. Эмиль аккуратно стянул послание и сунул его в карман, чтобы прочитать позже, когда рука освободится от тяжелой птицы.
– Ну как, вкусно?
Мальчик погладил ворона по затылку. Тот не сопротивлялся.
– Вкууууусно, – протянул Эмиль.
Ворон склевал угощение, вспорхнул и улетел. Эмиль проводил птицу взглядом, опустил замерзшие руки в карманы и побежал в дом.
Времянкин решил взглянуть на записку, когда ехал в лифте. Он достал из кармана маленький свиток и развернул его. Там было всего два слова. В тусклом свете лифта, щурясь, Эмиль с трудом разобрал – ТВОЯ НОЧЬ. «При чем здесь ночь?» – задумался он. Лифт приехал на седьмой этаж, мальчик вышел из кабины. Он спустился по лестнице на шестой этаж и вошел в квартиру.
Алена и Родион уже бодрствовали. Они разговаривали друг с другом из разных участков квартиры: Алена из кухни, а Родион из своей комнаты. Разуваясь в прихожей, Эмиль оказался посреди беседы.
– Родион, ты заправил постель? – спросила Алена, гремя посудой.
– Мам, ну какой в этом смысл? Вечером снова расправлять.
– А какой смысл в умывании? В приеме пищи, в одежде?
– Умывание – гигиена. Иначе можно подхватить что-нибудь. Пища… Ну тут как бы все понятно. Без одежды холодновато было бы, я думаю.
– Что-то ты шибко умный стал. Заправь постель и не спорь.
– Зачем я это делаю каждый раз? Вот зачем?
– Затем, что я так сказала.
Из комнаты Родиона донеслось громкое цыканье. Избавившись от верхней одежды, Эмиль направился в кухню. Алена накрывала на стол, когда вошел брат.
– Это просто поразительно! – тихо удивился он. – Одно и то же, одно и то же.
– О чем ты?
– Я помню, как в разговоре с родителями примерно теми же словами оправдывал свое нежелание заправлять постель. Дескать, вечером все равно ложиться.
– И что они говорили?
– Да примерно то же, что и ты сейчас. Практически слово в слово. То есть они были абсолютно не готовы к борьбе с возражениями и поэтому просто, как и ты, требовали исполнения.
– Ну и правильно.
– Может, правильно, а может, и нет. Вопрос тем не менее остается открытым.
– Какой вопрос?
– Зачем заправлять постель?
Алена разливала чай по чашкам. Эмиль положил пакет с хлебом на скатерть.
– За хлебом ходил.
– Я так и поняла.
Рядом с пакетом мальчик оставил записку, принесенную вороном.
– Давайте завтракать, – объявила Алена и облизнула палец, испачканный чем-то съедобным.
Она подняла взор к потолку. Вместе со взглядом поднялась и громкость ее голоса.
– Родион, иди завтракать!
– Иду, – крикнул из комнаты сын.
– Потолок этот… – с досадой произнесла Алена и посмотрела на стену. – Да и стены тоже.
Судя по всему, ей не понравилось состояние побелки и обоев.
– Помою руки. – Эмиль вышел из кухни и направился в ванную комнату.
«Кто там? Твоя ночь. Что это значит? Игра? Загадка? Твоя ночь. Почему ночь? Бывшая ночь или предстоящая? Моя ночь. Моя. Ночь в мою честь? Кто там? Ночь в твою честь. Бред какой-то. Кто там? Ночь. Ночь говорит со мной? Твоя ночь. Твоя любящая ночь? Как подпись? Ночь. Моя», – мысленно перебирал варианты Эмиль. Он тщательно вымыл руки, вытер их полотенцем и вернулся на кухню.
Алена и Родион уже завтракали. Эмиль взобрался на свое привычное место. Он отрезал от бруска сливочного масла тонкую пластинку, положил ее на дымящуюся поверхность каши и принялся помешивать овсянку.
– Твоя дочь. Что это? – поинтересовалась Алена.
Она взглядом указала брату на клочок бумаги, лежащий рядом с ее тарелкой.
– Что? – переспросил Эмиль.
– Тут написано. Твоя дочь. Что это? Шпаргалка?
– Твоя ночь, может быть?
– Да нет. Твоя дочь.
Эмиль развернул записку. При ярком освещении слова хорошо читались. Там было отчетливо написано – ТВОЯ ДОЧЬ. Почерк был неуверенный, детский. Печатная буква «Д» плясала над воображаемой строчкой и действительно слегка напоминала смазанную «Н». И все же это была буква «Д».
«Кто там? Твоя дочь. Дочь. Твоя. Моя, стало быть, дочь. У меня есть дочь? Может ли эта фраза иметь какой-то иной смысл?» – размышлял Времянкин. Он задумчиво водил ложкой по тарелке. Как живое воплощение маятника Фуко, очерчивал исчезающий в каше круг. «Умеет писать. Сколько ей может быть лет? Пять? Шесть? Десять? – Эмиль снова взглянул на послание. – Почерк слишком детский. Где я был в последние десять лет? Все время в столице. Кочевал с места на место. Лена? Нет, нет, у нее сын растет. Рыженькая? Как ее звали?.. Катя. Нет. Ольга. Катя, точно. Она? А кстати, Ольга? Блондинка, футболистка, ртуть-девка. Мы виделись раза три, я ее смешил. Занимались любовью на стуле. Это было… Прекрасно. Она мне нравилась. Почему мы больше не встречались? Уже и не помню. Так! Ближе к теме. Дочь. Ольга мать? Возможно. Кто еще может быть? С ходу на ум приходят еще две кандидатуры. Стоп! А почему я не рассматриваю вариант ошибки? Возможно, я не тот, за кого меня принимают. Мог ли ворон ошибиться, выбрав меня? Сомневаюсь. Почтовый ворон – небылица. Эта птица непростая. Сказочная. У меня есть дочь, и она ищет меня».
– Эмиииль! – нараспев протянула Алена, потеребив брата за рукав.
– Что?
– Я к тебе уже в четвертый раз обращаюсь. Ты меня не слышал?
– Нет.
– М-дааа.
Алена улыбнулась.
– У парня плохо с ушами. Бетховен, короче, – пошутил Родион.
