– Уууууууу! – я взвыл на луну, хоть и не хотел, – но мне всё труднее было себя контролировать.
Опустив голову, я увидел, как блеснул в лунном свете шприц – шприц с ртутью и сонной одурью. Раствор закрепляющего действия. Раствор… уничтожающего действия. Всё сразу стало предельно понятно.
Меня подвесят на крюк, как остальных несчастных, тех, кто был здесь до меня, тех, чья кровь не до конца ещё смылась с этих бледно-серых мягких стен. С меня сдерут шкуру. Начнут – с головы. Шкуру продадут мадам Скутари. Та лишних вопросов не задаёт. Быстро сделает из меня воротник. Или манжеты. На радость богатым покупателям – знаменитая вестфальская отделка.
– Нет! – сказал я себе. Я решил сражаться за то, чтобы во мне не погиб человек. – Я не зверь и зверем становиться отказываюсь!
Собрав всю силу, которая только оставалась в глубине моего существа, я напряг мышцы. Зловещая фигура доктора – со смертельным шприцем в руке – надвигалась.
Ближе… Ещё ближе…
И тут я, с леденящим душу воем, бросился на доктора, повалив его на спину. Мы со стуком ударились об пол. Доктор выпустил из рук шприц, и тот отскочил.
До сих пор не могу понять, что на меня нашло, но единственное, чего я желал тогда, – перегрызть доктору горло. Я был волком, мне грозила опасность, и я вёл себя, как всякое животное, загнанное в угол. Я клацнул зубами, однако во рту оказалась только ткань: в пылу борьбы я сорвал с головы противника странный защитный мешок.
Передо мной в лунном свете сталью блеснули глаза доктора. Он смотрел на меня в упор. Во взгляде его читалась мольба.
– Нет! – сорвалось с губ доктора. – Нет… Нет, нет, нет… – Он уже кричал, как сумасшедший. – Нет!
Он повернул голову и уставился на белый диск полной луны, лицо его исказилось от ужаса…
– Н-еее ууу-ууу! – Голос его надломился, и вот уже комнату огласил не человеческий отчаянный крик, а жуткий волчий вой.
И в это же самое мгновение тело доктора забилось в конвульсиях. Я видел, как он выгибается и корчится, как конечности его то выпрямляются, то скрючиваются, как весь он трясётся, словно в него ударила молния. Доктор переживал то же самое превращение, что и я – несколько минут назад.
По моим подсчётам, Клаусу Йоханнесу Вестфалю было более ста пятидесяти лет. Он сохранял здоровье и бодрость благодаря своей проклятой настойке. В отличие от многострадальных пациентов, он прилагал неимоверные усилия, чтобы защитить себя от света полной луны. Но теперь всё было кончено.
Я с ужасом наблюдал, как пальцы доктора удлиняются, как ногти затвердевают, превращаясь в звериные когти. Я смотрел, как изгибается позвоночник, вытягивается челюсть. Во рту сверкнули клыки. Доктор издавал звуки, которые всё меньше были похожи на человеческую мольбу о помощи и всё больше – на звериное урчание.
Я замер, не в силах пошевелиться. И тут, сквозь прорехи на одежде доктора, я увидел, что на теле его прорастает шерсть. Густая, блестящая и такая ослепительно белая, что невольно хотелось зажмуриться. Шерсть появлялась везде: на конечностях, на спине, особенно длинной и пышной она казалась вокруг шеи. Над ушами, вокруг глаз, на морде с оскаленными клыками…
С душераздирающим рёвом разъярённое чудовище бросилось на меня. Мы столкнулись, меня откинуло к мягкой стене. На миг я потерял ориентир, но уже в следующую секунду уворачивался от блестящих клыков белого волка – я сам угрожающе оскалился и выгнул спину, на которой дыбом встала шерсть.
С душераздирающим рёвом разъярённое чудовище бросилось на меня…
Белый волк кружил, обнажив сверкающие клыки и прищурив пронзительные серые глаза, – он оценивал расстояние до моей глотки. Тёмная волна невыразимой ярости захлестнула меня: я хотел не просто убить противника, а растерзать его на кусочки, оторвать ему лапы, когтями разодрать брюхо и выпотрошить зверюгу.
С оглушительным рыком, выпустив когти и раззявив слюнявую пасть, белый волк атаковал ещё раз. Я отпрыгнул. И вот два звериных тела сплелись в жестоком поединке. Перед глазами у меня плыли красные пятна, но я чувствовал в себе сверхъестественную силу. Я дрался, кусался, мы катались по полу и ударялись о мягкие стены, ослеплённые яростью и ненавистью.
Внезапно белый волк взвыл от боли, так пронзительно и так громко, что сила звука отбросила меня назад. Я упал, мне показалось, что из глаз моих посыпались искры, но, когда рёв стих и я смог сосредоточить взгляд, я увидел, что белый волк лежит на полу навзничь и не шевелится.
Медленно, осторожно, поджав хвост, вздыбив шерсть на загривке, я стал приближаться к нему. Я опустил голову и принюхался…
Смертоносный шприц торчал из спины белого волка. Поршень был задвинут. Противник получил свою последнюю инъекцию.
Сильное тело моё затопила волна звериного ликования. Я запрокинул голову и взвыл на луну.
* * *
Какими бы странными ни были события минувшей ночи, события наступившего вслед за ней утра оказались ещё более необычными. Я очнулся без одежды, в лаборатории с мягкими стенами и полом. Со мною рядом лежал белый волк. Он был мёртв. Солнце освещало комнату, в его лучах я оглядел себя – я вновь обрёл человеческий облик, так же как когда-то бедняжка Скальди Саль, только мне повезло больше – я выжил, чтобы рассказать вам эту историю.
Однако в те минуты я вовсе не чувствовал себя счастливчиком. Болела голова. Болела каждая мышца – как будто по всему телу прошлись колотушкой для мяса. Я исхитрился накинуть пальто доктора, висевшее на двери его кабинета. Пальто украшала вестфальская отделка, и эта деталь заставила меня содрогнуться. Я сгрёб свои вещи в охапку: разорванный охотничий жилет, трость с вкладной шпагой, цилиндр, и поспешил убраться оттуда.
Первым, к кому я направился тем утром, был профессор Пинкертон-Барнс. Придя к нему в лабораторию, я рассказал ему об ужасах прошлой ночи, о моей оплошности, из-за которой доктор взял надо мной верх, и об ужасной кончине Никлауса Йоханнеса Вестфаля. Пи Би заверил меня, что все пациенты доктора теперь здоровы и вне опасности – как, впрочем, и я – и тотчас протянул мне пузырёк с тёмно-зелёной жидкостью. Я знал, что сомневаться в словах профессора у меня нет причин – он так долго и усердно работал, чтобы помочь мне, – однако я всё равно тревожился.
Я до дна осушил пузырёк. Теперь оставалось только молиться, что противоядие Пи Би – которое он создал в результате бесчисленных испытаний множества лекарств из аптеки – возымеет должный эффект.
И оно возымело. Вечером того же дня я стоял у открытого окна своей каморки на чердаке в серебристом свете полной луны – гладенький, как младенец: ни волоска на теле не осталось благодаря чудесному снадобью старой матушки Беркли!
Как желал бы я добавить, что от воспоминаний о той ночи я избавился так же легко, как и от шерсти – но, увы, не могу. Картины ужасного превращения в зверя всё ещё преследуют меня. А хуже всего становится, когда на улице слышится стук копыт – и мимо проезжает четвёрка с извозчиком. Непереносимая печаль завладевает мной всякий раз, когда я думаю о старике Бенджамине и его горькой судьбе.
