– Итак, шотландский плут, ты наконец-то вернулся, – прищурившись, произнесла Елизавета.
– Да, ваше величество.
– И какими же такими важными делами ты занимался все это время, раз не нашел возможности посетить нас?
– Всего лишь женился и стал отцом, мадам.
Несколько самых юных придворных захихикали, посчитав, что из-за своей прямоты граф потерял все свои шансы на особое отношение королевы.
– И как долго вы уже женаты, милорд?
– Два года, ваше величество.
– А сколько лет вашему сыну?
– Два года, ваше величество.
Глаза Елизаветы округлились от удивления, а уголки рта задергались.
– Бог мой, Гленкирк! Только не говорите, что были застигнуты разъяренным отцом.
– О нет, мадам! Я был помолвлен со своей женой еще в пору отрочества.
За этим скрывается какая-то тайна, подумала Елизавета, но, безусловно, не для ушей ее двора, и так уже погрязшего в сплетнях. Пусть себе строят догадки. Она встала.
– Пойдемте, Гленкирк. Мне хочется выслушать вашу историю без посторонних ушей.
Пройдя через толпу придворных, королева привела Патрика в небольшую приемную.
– Давайте без церемоний, граф. Садитесь. – Она села первой, наполнила два бокала вином и, пододвигая ему один, сказала: – А теперь, Гленкирк, рассказывайте.
– Кэт было четыре года, а мне тринадцать, когда нас обручили.
– Кэт? – переспросила королева.
Патрик улыбнулся.
– Катриона, ваше величество. Это на гэльском – Катерина.
– А… Но как получилось, что вашему сыну столько же, сколько браку? – вернулась королева к тому, что ее больше всего интересовало.
– Между нами произошла размолвка, и она сбежала за три дня до венчания.
Глаза королевы расширились от удивления, она хихикнула:
– Похоже, вы заполучили в жены упрямую девицу, а, милорд?
– Да, мадам, вы совершенно правы. Я потратил почти год, чтобы отыскать ее.
– Готова поспорить, вы совершили какую-нибудь изрядную глупость.
– Да, вы правы, – подтвердил Патрик.
– И когда же родился ваш сын?
– Примерно через час после церемонии венчания.
На сей раз Елизавета расхохоталась в голос, так что слезы выступили на глазах, она поперхнулась вином и закашлялась. Недолго думая, Патрик вскочил с кресла и похлопал ее по спине.
Придя в себя, королева сказала:
– Надеюсь, ты привез свою дикую девчонку с собой, милорд? Очень хотелось бы встретиться с ней.
– Привез, ваше величество, а также матушку, леди Маргарет Стюарт Лесли. И прошу принять их обеих.
– Конечно, приму, Гленкирк. Приводи в любое время, – дружески проговорила королева. – А скажи, твоя жена красива?
– О да, мадам, очень!
– Красивее меня? – спросила королева, и в ее вопросе Патрик услышал подвох.
– Вряд ли справедливо сравнивать красоту ребенка с красотой зрелой женщины, ваше величество.
Елизавета усмехнулась, явно довольная.
– Это первый искренний комплимент, который я когда-либо слышала.
Два дня спустя Патрик привез свою жену к королевскому двору. Когда Кэт шла через весь зал для приемов к королеве, молодые придворные дамы бросали скептические взгляды на ее слишком скромное платье, тогда как те, что постарше и поопытнее, восхищались умом графини. На королеве Англии было платье из красного бархата, отделанное лентами и золотым рюшем с кружевами. Шею и руки ее величества украшали массивные драгоценности. Графиня Гленкирк явилась на прием в длинном платье из черного бархата с белой каймой. Широкие рукава были отделаны кружевами, сквозь разрезы на них виднелись вставки из белого шелка, затканного золотыми звездами. Довольно смелое декольте обрамлял высокий, сильно накрахмаленный кружевной воротник. Шею украшали четыре длинные нити великолепного светло-розового жемчуга, а руки – одно-единственное кольцо с крупным рубином в форме сердца. Волосы, расчесанные на прямой пробор, закрывали уши, а на затылке были собраны в узел. Его покрывал изящный, обшитый кружевами чепец, из-под которого свисали серьги с розоватыми жемчужинами.
Фрейлины королевы сочли туалет графини слишком простым, но граф Лестер склонился к своей жене Летиции Ноллис и прошептал:
– Какая красотка!
Летиция недовольно фыркнула и прошипела:
– Да уж… Надеюсь, она не слишком здесь задержится!
Супружеская пара приблизилась к королеве. Изысканно взмахнув шляпой, Гленкирк отвесил низкий поклон, а Катриона присела в глубоком реверансе, а когда выпрямилась, с достоинством встретила взгляд королевы Англии. Восхищенно глядя на графа и графиню, Елизавета Тюдор на мгновение задумалась, что же она потеряла, не последовав велению своего сердца.
– Рада видеть вас при дворе, графиня.
– А я чрезвычайно благодарна вашему величеству за приглашение, – спокойно ответила Катриона.
Королева повернулась к Патрику и сухо произнесла:
– Ваша супруга и в самом деле на редкость красива, Гленкирк. В следующий раз приведите матушку, хотелось бы пообщаться и с ней. – Затем Катриона опять удостоилась ее внимания: – Надеюсь, ваше пребывание здесь будет приятным.
Поняв, что эти слова означают окончание аудиенции, Катриона опять грациозно опустилась в реверансе. Поблагодарив королеву за оказанную честь и не поворачиваясь к ней спиной, она отступила назад.
Спустя несколько дней они появились при дворе вместе с Мег, и королева приняла ее вполне доброжелательно, а после короткой беседы и вовсе прониклась к ней симпатией.
Эли Кира снял для семьи Лесли великолепный дом прямо на Стрэнде. При доме имелись большой сад и терраса, нависавшая над Темзой. Ухаживал за всем этим садовник, а перевозил их через реку собственный лодочник. Семья также располагала домом примерно в пятнадцати милях от Лондона, на случай если захочется отдохнуть за городом.
Катриона была совершенно счастлива – пребывание в столице давало такие возможности! Ей удалось уговорить Патрика сопровождать их с Мег на одно из представлений пьесы маэстро Шекспира в театре «Глобус». Ей очень понравилось, как юноши играли женские роли, но было непонятно, почему эти роли не разрешается играть женщинам. Сходили они и в «Медвежий сад», однако вид полуголодного, изъеденного молью зверя, на которого натравливали разъяренных собак, вызвал у нее исключительно отвращение.
Чета принимала множество гостей как в Лондоне, так и в загородном поместье, расположенном неподалеку от аббатства Уолтон. Приемы в их доме пользовались популярностью. Этому способствовала сама королева, поставив на их семье свою печать одобрения. Елизавета, презиравшая разряженных и распущенных придворных дам, во время их третьей аудиенции сказала Катрионе:
