– Конечно, – ответил он медленно, совершенно серьезно глядя на нее своими голубыми глазами.
Подойдя к нему, она прижалась к широкой груди и воскликнула:
– О, Ботвелл, Ботвелл! Мне кажется, я этого не вынесу!
Его руки на мгновение крепко обняли ее и разжались.
– Иди-ка оденься, любовь моя, а я пока займусь рыбиной и захвачу еще хлеба и сыра.
Потом они медленно ехали верхом, согретые августовским солнцем. Внизу под ними раскинулись низины, затянутые бледно-пурпурной дымкой. Немного поплавав в холодной горной речушке, они занялись любовью на берегу. Она радостно смеялась, лежа на траве, а над ними жужжали толстые ленивые шмели. Они ели хлеб и сыр, пили из фляжки сухое белое вино, закусывая ранними яблоками, что Френсис привез в седельных сумках. Когда солнце стало садиться за горизонт, они сели на лошадей и отправились домой.
По дороге Кэт негромко спросила:
– В какое время завтра нам ждать лорда Хоума?
– Утром, часа через два после восхода.
– О господи! Так рано…
Солнце опускалось все ниже, наступали сумерки, и словно в насмешку, в быстро темневшем небе ярко засияла Венера. Лошади хорошо знали дорогу, и вскоре они оказались возле охотничьей хижины. Пока граф кормил, поил и устраивал животных в конюшне, Кэт быстро приготовила им ужин.
Ели без аппетита, в молчании, пока Катриона не сказала:
– А в самый первый вечер у нас было бургундское.
– Да, и ты, помнится, тогда напилась.
– Хотелось бы и сегодня напиться.
Ботвелл обошел стол и поднял ее, чтобы оказаться лицом к лицу.
– Нет, дорогая, я хочу, чтобы ты хорошо запомнила все, что произойдет между нами нынешним вечером и ночью.
Катриона тихонько заплакала.
– Мне плохо, Френсис! Сердце болит…
– Мне тоже больно, любовь моя, но Джеймс Стюарт никогда не узнает, отбирая самое дорогое, что убивает меня. Наша боль навсегда останется с нами, и только память о нашей любви будет поддерживать меня в грядущие времена.
– А как же ты будешь один, Френсис? Кто позаботится о тебе?
– Наверное, Геркулес, дорогая. Вряд ли его можно считать достойной заменой самой прекрасной женщины Шотландии, но… – Он замолчал, осторожно вытирая слезы с ее щек. – Боже, Кэт! Не плачь, моя прекрасная любовь! По крайней мере Джейми согласился вернуть тебя Гленкирку. Патрик будет заботиться о тебе.
– Ну да, – произнесла она с горечью. – Если так же, как раньше, то через пару месяцев меня опять принудят стать королевской шлюхой!
– Нет, любимая, этого не случится! Патрик мне обещал.
Она в удивлении воззрилась на него.
– Вы встречались? Когда?
– В прошлом месяце, когда король приказал вернуть тебя ко двору. Я должен был удостовериться, что он по-прежнему хочет тебя и станет обходиться с тобой достойно. Он очень любит тебя, дорогая, хотя и знает, что ты принадлежишь мне, так что не бойся вернуться к нему.
Катриона содрогнулась.
– Он сразу же захочет овладеть мной, а я скорее уйду в монастырь, чем позволю другому мужчине прикоснуться ко мне.
Ботвелл негромко рассмеялся.
– Нет, Кэт, ты создана для любви. Без нее твое чудесное тело зачахнет и погибнет. И не надо этого стыдиться.
И словно в доказательство своих слов, он притянул ее к себе, скользнул ладонью в вырез ее шелкового платья и принялся ласкать груди. Глаза ее сами собой закрылись, а губы, напротив, приоткрылись. Услышав ее протяжный стон, Ботвелл снова усмехнулся.
– Вот видишь, дорогая? – нежно поддразнил он ее, убирая свою руку из ее тепла.
В следующее мгновение его губы завладели ее губами. Он был нежен с ней, невероятно нежен: расслабляя поцелуями и ласками, раздел, а потом, все так же не отрываясь от ее губ, поднял на руки и понес по лестнице наверх, в их спальню.
Едва коснувшись спиной покрывала, Кэт запустила руки ему под рубашку в страстном желании коснуться горячей кожи, оказаться как можно ближе, и нетерпеливо прошептала:
– Поспеши, дорогой!
Граф быстро избавился от одежды, устроился между ее приглашающе раскинутыми бедрами и глубоко вошел в пульсирующую теплоту. Это движение, как всегда, исторгло из ее груди стон восторга, тело напряглось, принимая его, а в следующее мгновение Катриона всхлипнула от разочарования, когда поняла, что войти в нее глубже невозможно. Френсис тем временем начал нежную пытку, почти выйдя из нее и медленно войдя, и так до тех пор, пока она не закричала, не забилась под ним, поскольку ее собственное желание становилось почти непереносимым. И тогда он довел ее до таких высот, о существовании которых она даже не догадывалась и, наконец, выплеснул в нее свидетельство собственной страсти, едва не лишив ее чувств.
Голова Катрионы металась по подушке, сердце бешено стучало, из груди вырывались прерывистые всхлипы. Ботвелл, словно хотел запомнить любимую именно такой, он обхватил ее как ребенка, и прижал к груди. В минуты просветления он с ужасом понимал, что всего через несколько часов ему предстоит отослать эту женщину, и, возможно, навсегда.
Мало-помалу их дыхание восстанавливалось. Чуть приподнявшись, она откинулась на подушку и, притянув его голову к груди, тихо спросила:
– Почему ты ждал этой ночи, чтобы проделать со мной такое, Френсис? – Ответа не последовало, поэтому она продолжила: – Для вас, мужчин, все очень просто. Вы живете по строгому кодексу чести, который не оставляет пространства для чувств. Завтра ты передашь меня Сэнди Хоуму, который вручит меня Джеймсу Стюарту, а тот, вероятно, прежде чем отдать Патрику Лесли, попытается овладеть мною. А тот в свою очередь потребует от меня выполнения супружеского долга, поскольку я его жена и он имеет на это право. Ты будешь чувствовать сожаление, потеряв меня; Сэнди Хоум станет переживать из-за роли, которую ему пришлось сыграть в этой драме. Что касается Джейми, то похоть затмит небольшое чувство вины, оттого что применяет к нам эти ужасные меры. А Патрик будет ждать моего возвращения с неуверенностью, но попытается скрыть ее, играя роль главы клана. – Катриона задумалась. – И где же здесь место для меня? Я опять одна. Пока вы все стараетесь перещеголять друг друга проявлениями чести, я вынуждена отдать свою человеку, которого больше не люблю, и по-прежнему втайне мечтать о тебе. Все вы такие благородные, так блюдете свою честь, так почему же я ощущаю себя шлюхой? Я предпочла бы умереть, но даже этого мне не позволено.
– Не думай о смерти, – хрипло прошептал Френсис. – Единственное, что удерживает меня в здравом уме, это сознание, что с Гленкирком ты будешь жива и здорова. – Задетый ее горькими словами, он сел и, посмотрев на нее, жестко проговорил: – Я не забочусь о чести, и готов был увезти тебя хоть на край света. Но могла бы ты жить счастливо, зная, что своим поступком подписала смертный приговор всем Гленкиркам, Сайтенам и Грейхейвенам? Нет, любовь моя, никогда не поверю, даже если ты будешь утверждать обратное. У моих детей хотя бы есть Ангус и Дугласы. Вы, Лесли, всегда держались особняком, с опаской принимая людей со стороны, опасаясь за сохранность своих богатств. В результате у вас нет никаких влиятельных связей.
