Снова и снова я думал о том, что оксфордская степень могла бы мне дать. Я не мог представить карьеру, которая одновременно приносила бы мне и удовольствие, и средства к существованию. Но у моих родителей совсем не было денег; они даже не владели квартирой на Харрингтон-роуд, а снимали ее. И я должен был когда-то начать зарабатывать на жизнь. Но с дипломом или без? И дипломом в какой области? Оксфорд, по крайней мере, отложил бы это сложное решение на три года. Правда, мне пришлось бы как следует взяться за учебу и упорно работать, чтобы получить достойную ученую степень. С другой стороны, я переживал, что занимаю льготное место в колледже, которое куда больше было нужно кому-то более достойному, чем мне, выбранному котом профессора Макфарлейна.
Уверенность была только в одном: как мое решение бросить колледж повлияет на семью. Бабушка Молли будет волноваться еще больше. Ви и Джордж рассвирепеют. Мама, возможно, воспримет новость относительно спокойно. Но я не знал, чего ожидать от отца. Из всей семьи Молли была мне ближе всего. И я точно знал, что моя с каждым днем все более ранимая бабушка воспримет уход их Оксфорда как безумный, самоубийственный шаг. Вызовет ли это ассоциации с гибелью ее сына Аластера? Ведь она переживала за меня так же, как за него. Но что, если я потеряю Тима? Все эти мысли постоянно крутились в моей голове и прочно засели там, как какая-нибудь навязчивая мелодия. Наконец я принял решение. 17 июля 1966 года я написал Томасу Боасе, председателю приемной комиссии Колледжа Магдалины, что я не буду продолжать свое обучение.
Я думал, что мою новость приняли довольно спокойно: несколько кислых мин, немного ворчания; по крайне мере, я хотел в это верить. Позже я с тремя школьными друзьями отправился к Ви и Джорджу. Казалось, они злились на меня, но довольно скоро я вновь экспериментировал с рецептами на великолепной кухне Ви. Только недавно я узнал, что дела обстояли не совсем так, как я себе представлял. Во-первых, мой брат Джулиан уверяет, что он никогда не сталкивался с таким семейным скандалом, какой разразился после того, как я сообщил родителям о своем решении. Во-вторых, среди маминых бумаг я нашел наброски ее автобиографии. Оказалось, я был прав насчет бабушки, приравнивающей мой уход из колледжа к потере Аластера. Мама считала, что я рушу свою жизнь, и была в шоке, что отец не сделал ничего, чтобы остановить меня. Скандал обошел стороной Ви и Джорджа: в 1966 году все еще было сложно и дорого звонить за границу – нужно было заказывать звонок у оператора. Впрочем, они предельно ясно высказали все, что думают обо мне в письмах, которые утаили от меня.
Спустя годы я, по словам мамы, был в шоке, узнав, что отец не только защищал меня, но и поддерживал мое решение. Он утверждал, что за всю свою карьеру преподавателя в музыкальных колледжах не встречал никого, обладающего такой же решимостью добиться цели. И что совершенно неразумно вставать у меня на пути. И сейчас я вспоминаю, что у нас с ним даже был разговор, который служит подтверждением маминых слов. Тогда он сразу сказал, что не поддержит мою попытку поступить в Королевский музыкальный колледж. Его аргумент заключался в том, что «такое образование выбьет из меня музыку». Неплохо, учитывая, что он сам работал там профессором композиции и в добавок возглавлял Лондонский музыкальный колледж.
Кроме того, он считал, что я должен пройти курс оркестровки. Оркестр, по его мнению, предоставлял разнообразнейшую музыкальную палитру при условии, что ты умеешь ей пользоваться. Я был в восторге, когда отец сказал, что позаботится о том, чтобы меня взяли на очно-заочный курс в Гилдхоллскую школу музыки и театра. Я был очарован звуковым разнообразием композиторов вроде Бриттена и тем, как произведения такого романтика как Рихард Штраус могли привести оркестр к диаметрально противоположному звучанию. Помнится, я думал, что изучать основы оркестровки – то же самое, что постигать основы кулинарного искусства. Совсем так же, как Ви научила меня готовить суфле или майонез, теперь я учился претворять свои оркестровые идеи в реальность. Тот курс дал мне многое. И это были единственные занятия, которые я воспринимал всерьез.
ТЕМ ВРЕМЕНЕМ ТИМ ОБУСТРАИВАЛСЯ В EMI. Подозреваю, он был слишком занят, чтобы беспокоиться о том, что я там решил. Иногда я задаюсь вопросом, понимал ли он, какую большую роль сыграл в принятии решения. Тот факт, что он работал в самой главной звукозаписывающей компании мира, мог открыть двери для нас обоих, и я был полон энтузиазма воспользоваться этим. Тима определили в отдел Норри Парамора, одного из самых успешных аранжировщиков и продюсеров в EMI.
Норри был вождем добитловской старой гвардии. Он был путеводной звездой легендарной британской поп-звезды Клиффа Ричарда, чья исключительность заключалась в том, что его песни становились хитами номер один на протяжении пяти десятилетий. Норри все еще оставался главной силой британской звукозаписывающей индустрии, несмотря на то что молодые коллеги постепенно настигали его. Так, в середине 1966 года звезда Норри засияла с новой силой. Произошло это потому, что лучшие продюсеры EMI, сытые по горло низкими зарплатами и смехотворными процентами, которые получали за то, что зарабатывали для корпорации миллионы, покинули ее, чтобы создать независимую компанию. Звездам вроде Джорджа Мартина, гуру The Beatles, осточертела такая работа.
Так, старый добрый и надежный Норри оказался в выигрышном положении. И благодаря таким артистами как Синатра и песнями как «My Way» руководителям EMI было даровано прощение за то, что они позволили Джорджу Мартину покинуть компанию.
В общем, Тим оказался в правильное время в правильном месте. Подозреваю, что Норри Парамор, человек старой закалки, видел в очень подкупающей персоне Тима Райса легкий путь в мир современной музыки, которая не была его естественной средой обитания. Более того, Тим писал слова к песням. Очень скоро ему разрешили продюсировать группы, от которых EMI хотела избавиться, но которые обязана была записать по условиям контракта.
Поп-музыка стремительно менялась во второй половине 1960-х. В 1965 был популярен «фьюжн», идея о том, что любой инструмент может сочетаться с чем угодно. Еще в 1964 году Сонни и Шер использовали гобой в песне «I Got You Babe». Пол Маккартни спел песню «Yesterday» под аккомпанемент струнного квартета. В 1967 году альбом Sgt. Pepper пошел еще дальше, включив, по мимо прочего, явный намек на повествовательную структуру. К концу 1968 года даже Rolling Stones записывались с лондонским Хором Баха. Я изучал основы классической оркестровки как раз тогда, когда ее союз с роком набирал все большие обороты.
Летом 1966 года песня Beach Boys «Good Vibrations» положила начало жанру, который породил, наверное, величайший сингл в стиле «фьюжн» – шестиминутную «MacArthur Park» Джимми Уэбба и Ричарда Харриса. Были еще концептуальные синглы. Одним из самых успешных был «Excerpt from «A Teenage Opera»», своего рода мини-опера в сопровождении детского хора. «Teenage Opera» так никогда и не была закончена, но сама идея хорошо отразила дух времени. Ничто из этого не прошло мимо меня.
НЕВОСТРЕБОВАННЫЕ ГРУППЫ, которые Тим должен был гуманно провожать в последний путь, внушали ужас. Все, за одним выдающимся исключением. Им был симпатичный двадцатитрехлетний певец по имени Мюррей Хэд. EMI безуспешно пыталась вывести его на сцену и оставила за этими попытками не одно поле боя. Но теперь он был ни к чему, поэтому Норри дал Тиму задание записать его последний по контракту сингл. Мюррей, впрочем, был выбран на главную роль в фильме Роя Болтинга «В интересном положении», где также сыграли Джон и Хейли Миллс. Пол Маккартни написал музыку, а Мюррей сочинил песню «Someday Soon», которая должна была появиться в фильме. Именно эту песню записывал Тим.
