— Нет, можешь! — Он бросил на нее пылкий взгляд. — Как бы ты ни любила мужа, как бы ни тосковала без него, его нет здесь, а я перед тобой. Я люблю тебя, Элизабет. — Эти слова были исторгнуты из глубины души. — Я боролся, пытаясь подавить свое чувство, говорил себе, что это глупость — дать увлечь себя другой женщине после Клэр. Но рассудок здесь бессилен, это дело сердца. Я не хотел говорить тебе о своей любви, но не желаю, чтобы ты хоронила себя, свою душу, разум и тело, как ты это делала в последние три года. Возможно, ты никогда не будешь испытывать ко мне такие же чувства, какие я испытываю к тебе, но, по крайней мере, я могу помочь тебе начать жизнь заново.
Это убивало ее. Он только что разрушил ее последнюю защиту тремя простыми словами: «я люблю тебя».
— Не говори таких слов, Филипп…
— Почему? Потому что ты не чувствуешь, что они правдивы? — спросил он мягко. — Это так? Но я действительно люблю тебя, Элизабет. Я бессилен перед тем чувством, которое к тебе испытываю. Оно делает меня уязвимым и незащищенным, и мне это не нравится, но я ничего не могу с этим поделать. Ты любовь всей моей жизни.
— Нет! — То был крик боли и протеста. Ей предлагали рай, а она не смела войти в него. Не могла сделать то, что сделал он, — вновь открыть себя целиком и полностью другому человеческому существу.
— Я хочу жениться на тебе, Элизабет. Посвятить тебе свою жизнь, — продолжал он неумолимо, чувствуя, что цель его близка. — Я хочу делить с тобой дни и ночи, хочу иметь с тобой детей — плоть от плоти и кровь от крови нашей.
— Я никогда не выйду замуж вновь. — Произнеся эти слова, она почувствовала, что все внутри у нее сжимается в тугой, горячий комок. — Никогда!
— Неужели ты так сильно любила его? — В голосе Филиппа послышалось столько боли, что плотина, сдерживающая ее чувства, не выдержала и прорвалась.
— Любила? Я ненавижу его, он мне отвратителен. Хотя я ношу его фамилию — Макафи. Тернер — это ведь моя девичья фамилия. — Ее голос задрожал. — Он порождение ада!
И Элизабет начала рассказывать о своей драме. В словах, которые срывались с ее губ, было столько страдания, что глаза Филиппа увлажнились, и он, повинуясь порыву, привлек ее к себе так неистово, что она уже не могла ни говорить, ни дышать.
— Нет. — Элизабет мягко, но решительно высвободилась из его объятий, и эта мягкость подействовала на него сильнее, чем самое отчаянное сопротивление. — Ты должен выслушать все.
И он повиновался. Каждое из сказанных ею слов жгло его, словно раскаленное железо, вызывая непреодолимое желание поквитаться с человеком, который причинил ей столько горя.
— И я люблю тебя, Филипп. Я хочу, чтобы ты знал о моей любви. — Это было сказано с такой удивительной безучастностью, что он встревожено вгляделся в ее лицо, забыв о вспышке ненависти, которую он только что испытал по отношению к ее покойному мужу. — Я никогда по-настоящему не любила Джона. Тебя же я люблю. И потому, — она подняла на него глаза, — я хочу, чтобы ты забыл меня и нашел кого-нибудь еще, с кем тебе было бы проще, чем со мной.
Филиппу казалось, что за последние десять минут он испытал все эмоции, известные человеку, но теперь он почувствовал что-то доселе неведомое: здесь объединились и гнев, и яростное негодование, и удивление. Как она могла дать ему такой ответ после тех признаний, которые они сделали друг другу! Он не шелохнулся, и ее слова повисли в гнетущей тишине. И когда она взглянула ему в лицо, то увидела странную метаморфозу — перед нею стоял разгневанный незнакомец, в глазах которого застыло какое-то дикое выражение, а узкая, твердая линия рта выдавала угрожающую решимость.
— Как ты смеешь предлагать, чтобы я искал кого-то еще? — процедил он сквозь зубы, и Элизабет стала пятиться от него, пока не оказалась у самой стены. — Как ты можешь так обращаться с моими чувствами? По-твоему, их можно включать и выключать, словно кран? Я люблю тебя, черт возьми! Хочу жениться на тебе. Хочу иметь детей, хочу, чтобы ты была их матерью. Я не могу изменить то, что сделал Джон, не могу излечить душевные раны, которые он тебе нанес. Все, что я могу обещать, это не быть таким, как он. И еще, что я буду любить тебя и заботиться о тебе всю свою жизнь. Ты веришь этому, Элизабет? Веришь?!
Поток эмоций, который он выплеснул на нее, парализовал ее и лишил способности отвечать.
— Скажи мне, Элизабет! — Его голос был теперь тише и спокойнее, но в нем чувствовалась непреклонная решимость вырвать у нее ответ. — Ты веришь в мою любовь, ты можешь доверять мне?
— Нет… — Она ответила протяжным криком отчаяния, к которому примешивалась растерянность. — Я не могу — разве ты не видишь? Я не могу говорить то, в чем не уверена. Я не знаю, буду ли когда-нибудь способна сказать это! Не знаю! Я не могу стать для тебя тем, кем ты хочешь меня видеть, — слишком поздно. Я хочу верить, что мы всегда будем вместе, но не могу отдаться этому чувству. Я не властна над собой! — Она била себя кулаками в грудь, пока он не схватил ее за руки и, притянув к себе, не начал медленно и нежно гладить по волосам, говоря успокаивающие слова.
— Хватит, моя девочка, хватит! Ты слишком устала, чтобы говорить, отдохни пока. Не надо плакать. — Пока Филипп не заговорил, она даже не понимала, что плачет, но теперь ощутила, что слезы ручьями текут по ее лицу. И когда он взял ее на руки и стал подниматься по винтовой лестнице, она была слишком измотана, чтобы сопротивляться, и, положив голову на его широкую надежную грудь, почувствовала, как расслабляюще действует на нее приятное тепло его тела.
Она не хотела терять его. Эта мысль была единственной, пока он поднимался с ней в уютную спальню и осторожно опускал ее на большую кровать с пологом. Она не хотела терять его и все же не могла представить себя его женой. Пусть вскоре им придется расстаться, но разве они не могут провести вместе одну ночь? Ведь это не обяжет ее связать с ним свою жизнь.
Когда он повернулся, чтобы уйти, она схватила его за руку и голосом, все еще дрожавшим от рыданий, проговорила:
— Не уходи, Филипп. Пожалуйста, не уходи!
— Все хорошо, не волнуйся. — Он сел на край кровати, ласковым жестом убрал сбившуюся прядь с заплаканного лица, но она хотела не этой отеческой ласки. Она желала его. Он был нужен ей. Только один раз. Это было все, что она могла у него попросить.
— Возьми меня.
— Что? — Его рука замерла у нее на лбу, а глаза расширились от удивления.
— Я хочу тебя, Филипп. — Не ожидая ответа, она обняла его и, притянув к себе его голову, поцеловала в губы. — Я люблю тебя. Я…
В первый момент Элизабет подумала, что встретит сопротивление, но он ответил ей почти сразу же, и с такой неукротимостью, что она застонала под его ласками. Их поцелуи и объятия были яростны и неистовы, и она чувствовала, что погружается без остатка в нарастающий вихрь наслаждения, смутно ощущая, что он расстегнул ее блузку и осыпал обжигающими поцелуями ее обнаженное тело.
Теперь он лежал рядом, гладя и целуя ее, а слова, полные нежности и любви, которые он шептал, касаясь губами ее кожи, дополняли пьянящее волшебство любовной игры. Она вдруг почувствовала невыразимую нежность, а затем горячая истома начала разливаться по ее телу, пронизывая его сладостной дрожью. Когда его губы вновь припали к ее губам, она ответила на поцелуй с такой же страстью.
