– Кэм, это Сабрина. Меня рвет…
– У тебя есть записка от врача? – требовательно спрашивает он.
– Нет, но…
– Извини, Сабрина, но ты должна прийти. Больше никого нет. Ты просила об этой смене.
– Знаю, но…
– Никаких «но». Мне жаль.
– Я сортировала почту всю…
– Слушай, мне нужно идти, но в качестве услуги я пробью твою карточку, и тебе не запишут опоздание. Но ты должна быть тут. У нас столько посылок на сортировке, что я даже другого конца комнаты не вижу. Неужели никто больше не закупается в супермаркетах?
Это, очевидно, риторический вопрос, поскольку он тут же вешает трубку.
Какое-то время я сижу, уставившись в телефон, затем с трудом встаю на ноги. Полагаю, я все же иду на работу.
– Ужасно выглядишь, – замечает одна из коллег, когда я с трудом вхожу, опоздав на двадцать минут. – Не стой рядом со мной. Не хочу заболеть.
Я щурюсь на нее и борюсь с искушением заблевать ее накрахмаленную форму.
– Я тоже, – коротко отвечаю я.
Кэм подходит, хмуро глядя в свой iPad.
– Иди к четвертой стойке и начинай сортировку. Мы так дико отстаем, что это даже не смешно.
Я подавляю желание отдать честь. Хотя согласна с ним: тут нет ничего смешного. Я чувствую себя ужасно.
Утро тянется долго. Ощущение, что меня покрыли смолой, и каждое движение требует очень много усилий. Должно быть, подхватила грипп. Я вымотана, как и предупреждала Хоуп, из-за двух работ, большой учебной нагрузки и беспокойства о Гарварде. Слишком надрывалась в этом семестре и сейчас расплачиваюсь.
Когда смена заканчивается, мне едва хватает сил доползти до машины и выехать с парковки. Я добираюсь домой, но, как только вхожу на кухню, накатывает новый приступ дурноты. Приходится зажать рот рукой и снова бежать в ванную.
– Что не так с вами обеими? – ворчит Рэй, стоящий в проеме двери. Он одет в одну из своих замызганных белых маек навыпуск и серые треники. В одной руке держит пиво.
Ты. Вот что с нами не так.
Затем до меня доходит смысл его слов.
– Что значит «с обеими»? Бабушка заболела?
– Она так сказала. Не закончила готовить мне завтрак. Ей стало плохо, и она ушла в спальню. – Он кивает головой в сторону бабушкиной комнаты.
Я с трудом поднимаюсь на ноги и плетусь к ней.
– Бабуль, ты заболела? – спрашиваю я.
В комнате темно, и она лежит на кровати с маской на лице.
– Да. Думаю, слегла с гриппом.
– Дерьмо. У меня то же самое.
– Я слышала, как тебя рвало утром.
– Прости.
Она похлопывает по постели рядом с собой.
– Иди сюда и ляг со мной, детка. Ты закончила с работой?
Я киваю, хотя она меня не видит.
– Да, свободна до завтрашнего утра. Сегодня нет клуба.
– Это хорошо. Ты слишком много работаешь.
Я забираюсь на место, которое она освободила для меня. Когда я была маленькой, я, бывало, спала с бабушкой. Мне было страшно, и она находила меня зарывшейся под одеяло и плачущей в подушку. Мама была где-то с Рэем или одним из многих мужчин, что были до него. Бабушка несла меня в свою комнату и говорила, что монстры не достанут меня, пока мы держимся вместе.
Я нахожу руку бабушки и беру ее в свою, сплетая пальцы.
– Осталось всего несколько месяцев.
– Не убей себя раньше.
– Постараюсь.
Она сжимает мои пальцы.
– Мне жаль, что я так сказала.
– Ты о чем?
– Что ты зазнайка. Что твоя мать думала избавиться от тебя. Я рада, что она не сделала этого. Люблю тебя, детка.
Слезы застилают глаза.
– Я тебя тоже люблю.
– Мне жаль, что я не была для тебя лучшим родителем.
– Ты отлично справилась, – протестую я. – Твоя внучка поступила в Гарвард, помнишь?
– Да, Гарвард. – Слово, полно недоверия и удивления.
– Как насчет меня? – хнычет Рэй у двери. – Ты так и не закончила готовить завтрак, а сейчас уже, мать его, время обеда.
Я чувствую, как рядом со мной тело бабушки слегка содрогается, и не понимаю, то ли это от злости, то ли от слабости. Затем заставляю себя сесть.
– Оставайся тут, бабуль. Я все сделаю.
Она отворачивается от двери, где стоит Рэй, и почему-то от меня. Втайне мне хочется, чтобы она велела Рэю пойти убиться об стену.
Он ворчит, когда я прохожу мимо него на кухню.
– Что ты хочешь? – Я открываю холодильник и нахожу его на удивление пустым. Невольно задаюсь вопросом: возможно, бабушка уже болела некоторое время, а я просто не замечала этого.
– Поджаренный сыр и томатный суп, – говорит он. Затем оттаскивает стул от кухонного стола и опускает на него свою тощую задницу.
– Пойди посмотри телик, – говорю я ему, вытаскивая кусок чеддера, масло и молоко.
– Не, мне нравится смотреть на твою попку, снующую по кухне. Это лучше любого шоу. – Он скрещивает руки за головой и откидывается назад. Я чувствую, что его пронзительный взгляд следует за каждым моим вялым движением.
Хлеб выглядит на удивление аппетитно, и я отламываю маленький кусочек, жуя его медленно, чтобы убедиться, что он не полезет назад. Когда мой желудок не посылает его с протестом обратно, я съедаю еще один небольшой кусок. Через несколько секунд головокружение и тошнота проходят.
Чугунная сковорода уже на плите, и я в мгновение ока поджариваю сэндвич.
– Не забудь суп, барышня.
Я потираю шею средним пальцем, прежде чем пересечь кухню и взять суп из шкафа.
– Почему ты такой засранец? – спрашиваю я как бы между прочим, шаря в шкафу в поисках открывашки. – Не потому ли, что ты – никчемный мешок дерьма и не можешь спокойно смотреть на себя в зеркало? Или потому, что единственная женщина, которую ты можешь уговорить лечь с тобой в постель, – это член Американской ассоциации пенсионеров?
– У меня достаточно телок, не беспокойся. Однажды ты свалишься со своей высокой лошадки и приползешь ко мне. – Он смачно отхаркивается. – И, может быть, я соглашусь трахнуть тебя, а может, просто велю отсосать, когда мне того захочется.
Я скорее покончу с собой.
Нет, вернее, убью его.
Когда открываю банку с супом, представляю себе, как острая крышка отлетает и летит через всю комнату, отрезая член Рэя. Но как только запах томатов достигает ноздрей, меня накрывает непреодолимое желание блевать.
Я бросаю все и мчусь в ванную, где меня рвет третий раз за день.
