Я облизываю губы, затем снова, а потом выпаливаю:
– Я сохраню ребенка.
Он закрывает глаза, пытаясь совладать с эмоциями, которые переполняют его. Облегчение? Страх? Счастье? Когда он открывает их, взгляд кажется спокойным и бесстрастным.
– Чем я могу помочь?
Я невольно улыбаюсь. Это так похоже на него. Но мне нужно убедиться, что он не собирается тащить весь этот груз на себе и знает, что может свободно выбирать, кого или чего хочет в будущем. Если он решит уйти, я не стану его держать.
– Пока все в порядке. У меня даже есть страховка благодаря работе на почте. Я устроилась туда еще после выпуска из школы. Привыкла ворчать по поводу своего идеального здоровья, потому что никогда не пользовалась ею, но сейчас она придется как раз кстати.
– Хорошо. Значит, о медицинской стороне можно не беспокоиться. А что после того, как ты родишь? Все еще собираешься в юридическую школу?
– Да, без вариантов. – Мысль о том, чтоб отказаться от своей мечты, даже не приходила мне в голову. – Это как колледж: три часа занятий каждый день. Остальную часть дня буду учиться дома.
Он поджимает губы так, что они превращаются в тонкую линию, и это первый признак каких-либо эмоций.
– Что делать с твоим отчимом?
Сложно не вспыхнуть от стыда.
– Он засранец, но никогда меня не трогал.
– Не очень обнадеживает.
Я перекатываю бутылку в ладонях. Такер ждет ответа. Терпения у него определенно больше, чем у святого.
– Придется уйти с работы в клубе, – спокойно говорю я, – хотя я рассчитывала использовать эти деньги, когда буду учиться. И сейчас не могу позволить себе переехать в какое-то другое место. Плюс, надеюсь, бабушка сможет присмотреть за ребенком, пока я буду в школе.
– А как насчет меня? Мне ты доверяешь?
Я вскидываю голову, чтобы увидеть его растерянное лицо.
– Конечно.
– Тогда почему бы мне не присматривать за ребенком, пока ты учишься?
– Потому что тебе нужно будет найти работу, верно? У бабушки ее нет. Она живет на социальную страховку.
Такер потирает рукой лоб, как будто масштаб задачи, которую мы вот-вот на себя взвалим, наконец уложился в мозгу.
– Ты права. Мне нужно найти работу.
– Ты еще не решил ничего насчет бизнеса?
– Идей много, но если ты не любишь то, что делаешь, то обречен на провал. – Он делает глоток кофе. – Пойду в строительную бригаду летом. Я раньше так делал, это хорошие деньги. Во время выходных буду просматривать разные варианты, пока не подберу нужный.
– Значит, до этого момента бабушка будет помогать.
Он обдумывает это, но не может предложить лучшего решения.
– Временно. Пока не подыщем что-то получше. – Он делает паузу. – Я должен сказать маме. И своим товарищам по команде.
Неприятные ощущения в животе никак не связаны с беременностью, зато напрямую связаны со смущением, которое я чувствую. Но тут же одергиваю себя, ведь забеременеть – не значит сделать что-то ужасное или позорное. Я взрослая. У меня будет ребенок, большое дело.
– Ты подождешь еще чуть-чуть? То есть… я не против, если ты расскажешь маме, но можешь пока не говорить друзьям? – Я медлю, потом признаюсь: – Из моих никто не знает.
– Никто? – недоверчиво переспрашивает он.
Я жалко киваю.
– Ты – не единственный, кого я избегала. Я почти не виделась с Карин и Хоуп.
– Значит, ты признаешь, что избегала меня?
Я не могу смотреть ему в глаза и притворяюсь, что сосредоточена на древесном узоре столика для пикника. Так хочется сказать ему, как сильно я по нему скучала. Скучала по поцелуям с ним, по шуткам и по тому, как он по-южному протяжно называет меня «дорогая».
Всю свою жизнь я была одинокой. Даже живя с бабушкой и Рэем, старалась поменьше пересекаться с ними. В Брайаре подружилась с Карин и Хоуп, но никогда не чувствовала необходимости в расширении круга друзей и знакомых. Поэтому острое одиночество, вызванное отсутствием Такера, застало меня врасплох.
Но как я могу быть с ним, зная, что из-за меня весь его мир перевернулся вверх тормашками? Груз вины давит на меня сильнее одиночества.
Я глубоко вздыхаю и выдавливаю из себя слова, в которые сама не верю:
– Если хочешь встречаться с другими… можешь делать это. Я не собираюсь ни с кем заводить отношений. У меня нет на это времени, но если ты хочешь, я не возражаю.
Между нами повисает тишина.
Длинный палец приближается ко мне и медленно поднимает подбородок до тех пор, пока выбора не остается: либо закрыть глаза, либо все же посмотреть в глаза Таку. Я выбираю последнее, но прочитать выражение его лица невозможно.
Он долго, изучающе смотрит на меня, а затем говорит:
– Как насчет такого варианта: я скажу тебе, если найду кого-то? А пока мы с тобой можем быть просто друзьями. – Он смягчает тон. – Если ты решишь, что хочешь большего, тогда поговорим об этом.
– Друзьями? – слабо повторяю я. – Я согласна быть друзьями. – А затем, зная его порядочность, пытаюсь объяснить свое согласие. – У меня никогда не было парня. Я знаю только, как встречаться для разового секса… и как все портить.
– Дорогая…
Звук этих трех мягких слогов лишь усиливает мою панику.
– И еще я не верю, что буду хорошей матерью. Боже, Так, всю свою жизнь я желала только одного: выбраться из того ада, в котором нахожусь. А теперь я должна тащить кого-то с собой, не будучи уверенной, что у меня это вообще получится.
Слезы, которые я удерживала неделями, начинают литься. Такер кладет на мою щеку теплую ладонь и смотрит в глаза.
– Ты не одна, – говорит он тихо, но уверенно. – И тебе не придется никого никуда тащить. Я тут, с тобой, Сабрина. Каждую минуту.
Этого-то я и боюсь.
***
Такер
В хоккее почти все играют с партнером. Линия нападающих состоит из левого крыла, центра и правого крыла. Защита катается в парах. Только вратарь один, и он всегда странный. Всегда.
Кенни Симс, выпустившийся в прошлом году, был одним из лучших вратарей Брайара и, возможно, причиной, по которой мы выиграли три кубка подряд, но, мать его, этот парень имел престранные привычки. Он разговаривал с собой чаще, чем с кем бы то ни было, садился в конце автобуса и предпочитал есть в одиночестве. В тех редких случаях, когда он выбирался с нами в город, он все время спорил. Однажды мы с ним сцепились по поводу того, что появилось слишком много техники, доступной детям. Мы спорили об этом все те три часа, что пили пиво в баре.
Сабрина напоминает мне Симса. Она не странная, но она такая же замкнутая, как он, и почему-то думает, что она одна. Прежде всего, у нее никогда не было напарника: даже среди подруг, Карин и Хоуп. Я отчасти понимаю это. Парни вне моей хоккейной команды, с которыми я поддерживаю дружеские отношения, – достойные люди, но я не истекал кровью на льду, не плакал и не побеждал вместе с ними. Не знаю, прикроют ли они мою спину, потому что мы никогда не оказывались в ситуации, где проверялась бы преданность друг другу.
