Глава пятая
Вновь объединившийся Китай
В Китае написание истории всегда дело политическое. Почти на всем протяжении китайского прошлого историки служили государственными чиновниками. Их назначало и контролировало правительство. С тех пор как государство впервые в 753 году до н. э. привлекло писцов для «фиксирования событий», задача написания истории стала прерогативой политического центра, посвященной описанию и оправданию деятельности правителей. История снизу, конечно, существовала, но она всегда находилась в подчиненном положении по отношению к дворцовым записям. Династическая история известна как чжэнши, «правильная, стандартная история». Всякий взгляд со стороны, не из центра мог быть презрительно классифицирован как еши, «дикая история», ярлык, который легко перетекал на сочинительство с еще более сомнительной репутацией. Простой китаец мог войти в династические анналы и получить известность в истории, лишь нарушив политический порядок — например, подняв крестьянское восстание и таким образом спровоцировав вмешательство правительства.
К закату династии Хань в 220 году до н. э. китайские мыслители выработали еще один важный теоретический инструмент, чтобы помочь себе еще больше политизировать историю: понятие о том, что человеческая (читай: политическая) история регулируется неизменно повторяющимися циклами, что уходящее приходит — хорошие и плохие императоры, порядок и хаос, единство и разобщенность: «мир должен объединиться, когда он долгое время разобщен, и стать разобщенным, когда он долго является единым». Движение циклов предопределено космической силой, называемой Небесным Мандатом: императоры правили только путем убеждения Неба в своей добродетельности. Если нравственные характеристики династии пойдут круто под уклон, Небо изымет Мандат, обнародовав это свое решение через национальные катаклизмы, такие как восстания, междоусобные войны и кометы, и передаст его кому-то другому. Следуя этой логике, императорские дома неизменно гибли из-за слабых, несостоятельных императоров, на что каждая новая династия спешила указать, составляя в течение нескольких лет после занятия трона «правильную историю» своей предшественницы. К концу эпохи Хань историки имели солидный запас стереотипных характеристик, присущих плохим, отвратительным Небу императорам. Назовем всего три из великого множества: расточительность, похоть, отсутствие сыновнего почитания. Они, обычно проявляясь в конце «правильных историй», указывали на приближение краха династии, оправдывая его. Двумя классическими примерами можно считать императоров ненавидимой и краткосрочной Цинь: тиранического Ши-хуанди и его сына, безумного расточителя Хухая.
Привлекательность вышеописанной макротеории для тех, кто жил китайской историей и писал ее, очевидна. Для усердно работавших историков тысячелетия писаной истории можно было свести в циклическое сочетание ограниченного числа подъемов и падений. Для правителей и их чиновников между тем история — если ею правильно манипулировать — предоставляет щедрый запас самооправданий.
Если история состоит из постоянно повторяющихся циклов подъемов и падений, подпитываемых личными неудачами предыдущих императоров, смена режима всегда могла быть узаконена путем демонизации династического предшественника. Династия Суй, в очередной раз объединившая Китай в 581 году, была представлена всего двумя императорами и просуществовала лишь тридцать семь лет, и это стало щедрым подарком для ее преемницы, династии Тан. В своих усилиях по объединению страны после столетий раздробленности, в авторитаризме первого императора и развратности и расточительности второго, в краткости существования, в масштабности планов общественного строительства и имперском экспансионизме, в падении в результате народного восстания и более всего в любви к пограничному стеностроительству Суй выглядела не чем иным, как кратким повторением всеми поносимой Цинь. Общественный хаос, последовавший за гибелью династии, послужил лишь подтверждением в умах китайского народа ассоциации между Длинными стенами и тиранией, угнетением и общенациональной катастрофой.
Сразу после трансформации Северной Вэй в степи не появилось ни одной фигуры, которая заявила бы о лидерстве. Жоужань — северо-восточные неудачники в период расцвета тобской Вэй — воспользовались хаосом, вызванным мятежом вэйских гарнизонов, и распространили свое влияние на Маньчжурию и Монголию. Однако их верховенство в степи никогда не выглядело достаточно убедительным: слишком разобщенные для организации единой, унифицированной власти, сравнимой с той, что создали сюнну при Маодуне, жоужань пришлось в 546 году запросить помощи у другого племени, туцзюэ, чтобы сокрушить гаочэ (буквально «высокие повозки»), народ, проживавший в западной Монголии.
После того как вождь туцзюэ (или каган) Тумэн потрудился, захватив пятьдесят тысяч юрт врага от имени жоужань, он потребовал небольшой компенсации: жоужаньскую принцессу себе в жены. Не утруждая себя взаимностью, жоужань ответили через посланцев, что туцзюэ — нахальные рабы. Тумэн в ответ убил посланцев, заключил брачный союз с правившей тогда в северо-западном Китае династией и возглавил мятеж против своих бывших хозяев. В 552 году он разбил жоужань, заставил их правителя покончить жизнь самоубийством и объявил свое племя новой верховной силой в степи.
Некоторые историки настаивают: имя Туцзюэ — китайская транслитерация тюркского слова — происходит от Tiirkiit, формы множественного числа от слова Tiirk, означающего «сильный». Если это так, то туцзюэ были достойны этого имени: хоть Тумэн умер в 552 году, его сыновья, разделившись, уничтожили остатки могущества жоужань, покорили другие соседние племена и построили империю, протянувшуюся от Маньчжурии до Каспийского моря. В английском языке туцзюэ также известны как тюрки — племя, которое будет доминировать в Центральной Азии и частях Европы в следующем тысячелетии и чье имя сохранится у их далеких потомков, населяющих в настоящее время современную Турцию.
Установив свое военное превосходство в степи, тюрки обратили взгляды на юг с намерением превратить свою империю в механизм эксплуатации двух некитайских династий, разместившихся на месте старой северной империи Вэй: Чжоу на западе и Ци на востоке. Тюрки держали их в плену страха, как красноречиво проиллюстрировано целой паутиной исполненных благоговейного ужаса легенд, которую официальные летописцы Северной Чжоу сплели вокруг ранней истории племени. «Тюрки — одно из племен сюнну, — отмечалось в хронике династии, — обособившееся в отдельную орду и впоследствии разгромленное соседними государствами, полностью уничтожившими клан».
«Был там парень лет десяти, которого солдаты, видя, какой он маленький, не стали убивать, а отрубили ему ноги и бросили в лесное болото, куда ему носила сырое мясо волчица; а когда он вырос, то стал жить с этой волчицей, и та впоследствии забеременела. Правитель тех мест, прознав, что парень еще жив, снова послал человека, чтобы тот его убил. Посланный, увидев рядом с ним волчицу, собрался убить и волчицу, но та убежала в северные горы… Волчица спряталась… и потом родила десять сыновей… Их потомки становились все многочисленнее, пока их постепенно не стало несколько сотен семей».
По другой, несколько менее эпической версии тюрки произошли от некого Нишиту, тоже рожденного волком, имевшего двух жен: одну — дочь Духа Лета, другую — дочь Духа Зимы. Когда одна превращалась в белую лебедь, другая, попроще, беременела и всего родила четырех сыновей, один из которых стал основателем племени тюрок. Хотя, разумно замечают китайские летописцы, «вышеприведенные описания разнятся между собой» второстепенными деталями относительно происхождения тюрок, «однако сходятся в одном: они — потомки волка».
