Таниэль быстро нырнул в чистую рубашку и тут же почувствовал себя лучше. Часовщик, по-видимому, ждал, пока он оденется, и обернулся, поняв по шуршанию ткани, что Таниэль готов; он сразу же налил Таниэлю еще чаю и, поставив перед ним тарелку с булочкой, притулился на стуле напротив. Почувствовав на себе взгляд Таниэля, часовщик улыбнулся, и вокруг его глаз собрались тонкие морщинки. Таниэлю они напомнили кракелюры под глазурью на старом фаянсе.
– Не подскажете ли мне, где тут поблизости можно остановиться на ночь? – спросил он. – По-моему, я пропустил последний поезд.
– Вы можете остаться тут, у меня есть свободная комната.
– Я и так доставил вам много хлопот.
Часовщик пожал плечами:
– На Слоун-стрит есть несколько гостиниц, если у вас есть с собой деньги.
У него в кармане осталось всего два пенса.
– У меня… нет.
– Вы можете еще постучаться в соседний дом к Хэйверли, они пускают постояльцев в мансарду.
Он еще не закончил говорить, как через стену до них донеслись удары и крики.
– Вот, кстати, и дети.
– На самом деле я могу дойти домой пешком.
– Я не стал бы вам предлагать, если бы мне это было неудобно, я не самаритянин. Комната уже несколько месяцев как сдается. Никто не желает снимать. И вы не сможете дойти до дому, – добавил он, смерив Таниэля с головы до ног чернильно-черными глазами.
Таниэль понимал, что он прав, что даже до дверей ему будет непросто дойти. Он чувствовал свою абсолютную беспомощность. Но… Он с детства помнил, как Анабелл стеснялась съесть в гостях лишний кусок. Ему самому никогда не приходилось оставаться у кого-нибудь на ночь, тем более у незнакомого человека, – он и помыслить не мог, чтобы обременять людей своим присутствием. Он считал это бесцеремонным, эгоистичным – ведь он не мог отплатить им тем же.
– Тогда позвольте мне позже заплатить вам за причиненное беспокойство, – сказал он наконец, чувствуя, как жестко звучит его голос. Он на секунду прикрыл глаза. – Извините меня. Я не хотел вас обидеть, мне просто так стыдно, что я притащился сюда и…
– Вам нечего стыдиться, – спокойно сказал часовщик. – Это не ваша вина.
Таниэль, подавленный, поблагодарил его и принялся усердно намазывать джем на булочку ровным слоем. Он опять слышал зеленоватый пронзительный свист. Чем дольше он молчал, тем громче он становился, перейдя, наконец, в грохот рушащегося здания.
– Как работает бомба с часовым механизмом? – спросил он, чтобы отогнать наваждение.
Часовщик поставил чашку на стол. Если он и удивился неожиданному вопросу, то не подал виду.
– Динамит соединяется проволокой с детонатором, к которому подключается реле времени, им могут служить большие или карманные часы или даже что-нибудь вроде морского хронометра, если взрыв должен произойти через несколько дней, а не часов. Часовые механизмы используются потому, что не требуют присутствия исполнителя на месте для поджигания фитиля. Единственная причина, по которой до недавнего времени их редко использовали, это отсутствие технологии, которая бы обеспечивала точную работу часов, независимо от погоды. Дело тут в пружинах. Металл, реагируя на жару или холод, расширяется или сжимается. В зимнее время бомба может сработать на полчаса позже нужного времени.
Продолжая говорить, он поднялся со своего места и, поставив в раковину тарелку, с которой ел Таниэль, открыл кран. Таниэль привстал со стула:
– Я собирался сам это сделать…
– Сидите.
Неожиданно под раковиной что-то стукнуло. Таниэль вздрогнул, но часовщик с невозмутимым видом наклонился и открыл дверцы шкафчика. Оттуда выпал осьминог. Он был механический, его металлическое тельце поблескивало в свете ламп, но он так походил на живого осьминога, что Таниэль отпрянул. Слегка помедлив, осьминог помахал двумя лапками. Часовщик поднял его с пола и положил в стоявший на подоконнике маленький аквариум; осьминог стал в нем плавать с совершенно довольным видом.
– Э-э… – произнес Таниэль.
– Его зовут Катцу.
– Понятно.
Часовщик обернулся:
– Это всего лишь механизм. Не какой-нибудь странный фетиш.
– Да-да, конечно. Просто это было немного, ну вы понимаете, неожиданно. Он славный.
– Спасибо. – Часовщик успокоился и склонился над осьминогом, отражаясь, как в зеркале, в металлической спинке создания. – Как видите, нет ничего удивительного в том, что мне никак не удается сдать комнату.
Таниэль завороженно наблюдал за осьминогом. Механические суставы плавно двигались в воде, вспыхивая цветными отражениями находящихся в кухне предметов. Спустя какое-то время Таниэль вдруг осознал, что и осьминог, в свою очередь, разглядывает его, во всяком случае, такое создавалось впечатление. Он выпрямился, чувствуя себя застигнутым врасплох.
– Я ведь вам еще не представился?
– По-моему, нет.
– Стиплтон. Натаниэль, или Таниэль, если угодно. Я знаю, это немного… но короткое имя моего отца было Нэт.
– Я буду называть вас мистер Стиплтон, если вы не против.
– Но почему?
– В Японии по имени обращаются только к супругам, иначе это воспринимается как грубость, – объяснил часовщик. – Мне это режет слух.
Итак, Япония. Таниэль не мог припомнить, где она находится.
– Но, может быть, тогда остановимся на «Стиплтон»? «Мистер Стиплтон» больше подходит для управляющего банком.
– Нет, – отрезал часовщик.
Таниэль засмеялся, но затем сообразил, что часовщик, возможно, вовсе не шутит, и смущенно потер затылок.
– Так мне лучше не спрашивать, какое у вас имя?
Однако часовщик улыбнулся в ответ:
– Меня зовут Кэйта.
– Простите, как?.. – на слух имя звучало просто, но осознание того, что имя японское, а значит, трудное для произношения, заставляло его сомневаться в себе.
Часовщик произнес свое имя по буквам.
– Рифмуется с «флейта», – добавил он, не обижаясь, и налил им обоим еще чаю.
Свободная комната имела странную изогнутую форму, как будто строители собирались сделать ее Г-образной, но в последнюю минуту передумали. На одной стене было ромбовидное окно с покосившейся рамой, под ним стояла застеленная свежими простынями кровать; на полу перед кроватью был выцветший от солнца крестообразный узор из ромбов. Часовщик зажег лампу и вышел, оставив дверь открытой. Его спальня располагалась на противоположной стороне маленькой площадки, на расстоянии всего нескольких футов от комнаты Таниэля. Сев на край кровати, чтобы поправить бинты на руке, Таниэль оказался прямо напротив спальни хозяина дома. Два дверных проема образовывали двойную раму, в глубине которой в круге света от лампы сидел на своей постели часовщик и писал в дневнике. Его рука двигалась справа налево от верхнего края страницы вниз и потом обратно. Когда он переворачивал страницу лежавшей у него на коленях тетради, чтобы начать новую, становились видны записи на предыдущей странице. Написанное представляло собой каллиграфически выполненные крошечные рисунки. Часовщик поднял глаза от тетради, и Таниэль, осознав, что, пусть даже и не понимая языка, он невольно подсматривает за тем, что пишет другой человек в своем дневнике, закрыл свою дверь и погасил лампу. У него болело все тело, он с трудом сгибал руки и ноги и из-за этого старался двигаться как можно медленнее. Раздеваться пришлось, почти не наклоняясь. Забравшись в постель, он какое-то время стоял на коленях, набираясь храбрости, чтобы распрямить позвоночник, и зная, что это движение вызовет резкую боль в затылке.
