– Ко мне это не относится. У меня на чердаке хранятся в основном механические груши. Хотя должен согласиться, что, по большому счету, это то же самое.
– Но почему груши?
Часовщик пожал плечами:
– Мой старый учитель увлекался ботаникой, поэтому много лет назад я сделал для него такую грушу в подарок на день рождения, а потом не мог остановиться. Это вроде как делать оригами в виде лебедей.
Таниэль перевел взгляд на солонку, немного обеспокоенный тем, что слово «оригами», по-видимому, должно быть ему известно.
– Каких лебедей? – спросил он наконец.
– Вы не?.. – часовщик сделал лебедя из бумажной салфетки и осторожно подвинул его к Таниэлю, чтобы тот разобрал фигурку и понял, как она делается. Принесли чай, но Таниэль был занят изготовлением своего лебедя. Правда, у него получилось нечто, больше напоминавшее утку. Часовщик рассмеялся, приоткрыл окно и пустил обеих бумажных птичек плавать в луже, чтобы те присоединились к насторожившимся цаплям.
– О! – воскликнул часовщик и, наклонившись вперед, поймал скомканную газету, которая в противном случае попала бы в Таниэля. Он сделал это не торопясь, как будто подхватив в воздухе маленького паучка, и Таниэль не сразу понял, откуда она прилетела, пока не заметил стоящего в дверях мальчишку.
Паренек смотрел на Таниэля не отрываясь. Он был одет так же, как мужчины на крыльце, – в традиционное платье унылого цвета, с засученными рукавами, но выглядел при этом иначе. Взрослые мужчины имели угрюмый вид, у мальчика же взгляд казался застывшим, лишенным всякого выражения. По спине у Таниэля пробежали мурашки. Ему приходилось видеть такой мертвенный блеск в плоских глазах щуки, вывешенной перед входом в рыбную лавку. Мальчик медленно рвал пальцами следующую газету, у него выходили ровные, одинаковые по длине полосы.
– Ты промахнулся, – сказал часовщик.
Мальчишка огрызнулся в ответ по-японски. Таниэль не понял, что он сказал, но видел, что слова сопровождались резким кивком в его сторону.
– Это Англия. Здесь живет множество иностранцев. Мне кажется, тебя искал твой отец, шел бы ты к нему, Юки-кун.
– Юки-сан.
– Тебе всего пятнадцать. Лучше не торопись становиться взрослым – тебе ведь тогда не спустят и половины из того, что ты вытворяешь, – сказал часовщик. Таким тоном мог бы говорить школьный учитель: строгое внушение, высказанное нарочито спокойным голосом. Это заставило Таниэля взглянуть на Мори по-новому: он раньше полагал, что тот молод, но теперь понял, что японец гораздо старше.
Парень швырнул в них еще один комок из рваной газетной бумаги, но промахнулся, попав в крышку старого фортепьяно; плохо закрепленная крышка с грохотом захлопнулась, струны инструмента отозвались окрашенным в красное гулом. В нем слышалась гармония, несмотря на мешавший сквозняк. Затем раздвижную дверь с резким стуком швырнуло к стене и обратно, и мальчишка исчез. Другие посетители, сидевшие за столиками, замолчали; в комнате надолго повисла тишина. Таниэль заметил, что все они были белые, этот район не имел ничего общего с китайским кварталом, вроде того, что в Лаймхаусе. Люди пришли сюда как на ярмарку, и в их молчании не было неловкости, скорее, раздражение, как если бы актеры посреди спектакля, забыв о своих ролях, перешли к перебранке между собой. Наконец, сидевшая через два столика от них женщина громко высказала пожелание, чтобы местные не выносили свои распри на публику.
– Это ведь так не похоже на наших, всегда спокойных и никогда не устраивающих взрывов, – пробормотал Таниэль, достаточно громко, чтобы она его услышала. Таниэль с удовольствием заметил, что часовщик перевел глаза на чашку с чаем.
– Из-за чего этот мальчик был так зол? – уже тише спросил он.
– Он целился в меня, – объяснил часовщик. С этими словами он подошел к фортепьяно, снял с него бумажный комок и снова поднял крышку. – Эти люди снаружи, по-особому одетые, – националисты, они хотят, чтобы японцы выглядели и вели себя как японцы; мальчик принимает их идеи ближе к сердцу, чем остальные. Простите и не обращайте внимания.
– Вчера меня чуть не взорвали, швыряние газетой я как-нибудь переживу.
Несколько клавиш в центре утратили накладки из слоновой кости, но остальные были так отполированы, что в них отражалась цепочка часов Мори. По-видимому, часовщик что-то заметил, так как откинул верхнюю крышку и заглянул внутрь инструмента. С легким скрипом он повернул один из болтов, натягивающих струны. Вместо гула теперь раздались странные резкие звуки. Таниэль обхватил руками чашку; манипуляции Мори были ему не вполне понятны, однако он чувствовал, что, если начать спрашивать об инструменте, вся его история с музыкой выплывет наружу. Часовщик вернулся на свое место.
– С вами все в порядке? – спросил он. – Вы побледнели.
– Я просто думал, что было бы, если бы я смог зарабатывать на жизнь каким-нибудь иным занятием, – ответил Таниэль, до боли сжимая пальцами горячую чашку.
– Почему вы этого не делаете?
– Нет денег.
– Простите. Кажется, такое случается довольно часто.
– Кажется? – повторил, снова посмотрев на него, Таниэль.
Часовщик неловко помотал головой.
– Я двоюродный брат лорда Мори, мое детство прошло в замке. Потом я стал помощником министра, так что… да, – сказал он и затем, после небольшой паузы, добавил: – Я закажу чай.
Таниэль поставил чашку на стол.
– Тогда объясните мне, бога ради, почему вам требуется квартирант; разве вы не в состоянии платить за дом самостоятельно?
– Дело не в этом. Мне просто одиноко, – сказал, Мори, отхлебнув из чашки.
Таниэль едва не сказал, что тоже чувствует себя одиноким, однако вовремя спохватился.
– А что случилось с министром?
Часовщик медленно сморгнул, казалось, что он слышит сразу двух человек, говорящих ему что-то одновременно, и ему трудно соотнести произносимые ими слова с каждым из них по отдельности; при этом люди вокруг них по-прежнему переговаривались очень тихо, еще не успев прийти в себя после выходки странного мальчика.
– Ничего. Он сейчас ведет переговоры в Китае. Я просто предпочитаю занятия механикой государственной службе. Вы говорили мне, чем вы сейчас занимаетесь? – спросил он после некоторого колебания.
– Я телеграфист в Хоум-офисе.
– Ну что ж, ставлю гинею на то, что скоро вы получите должность повыше.
– Почему вы так думаете?
– Сколько вам лет, я думаю, около двадцати пяти? Люди редко продолжают до конца жизни заниматься тем же, что они делали в двадцатипятилетнем возрасте.
– Идет, – пожал плечами Таниэль. – Гинея мне пригодится.
VI
Хаги, апрель 1871 года
Хотя Хаги, если судить по широте, расположен лишь слегка южнее Токио, климат здесь ощутимо теплее, чем в столице; тут выращивают растения, каких не встретишь на севере, и, когда коляска преодолела последний поворот горной дороги, Ито сквозь проем в стене, починкой которой были заняты рабочие, увидел желтые цветы, качающиеся на ветвях в замковом саду. Затем сад скрылся за старыми стенами, и они проехали еще несколько сот ярдов по улице, почтительно миновав ворота замка. Ито велел вознице остановиться рядом с воротами, но не удивился, что тот не подчинился. Вместо этого они остановились на обочине широкой дороги, прямо перед рынком. Здесь ничего не изменилось с тех пор, как он мальчиком покинул эти места.
