– Триместр заканчивается. Я возвращаюсь домой.
– Я полагал, что эта твоя ужасная тетка оставила тебе дом в Кенсингтоне. Ты можешь устроиться там.
– Дом был завещан как часть приданого.
– Ну так выйди замуж за какого-нибудь несчастного ублюдка, а потом дашь ему пинка под зад. Мне казалось, что недавно приняли закон, по которому твое принадлежит только тебе, даже если муж умер или куда-то делся. Помнится, Берта со своей командой долго ликовала по этому поводу.
– Да-а, но дом мне не принадлежит. Тетка завещала его не мне, а моему отцу для меня. А он думает, что все родственники моей матери, включая меня, такие же, как она, поэтому он не доверит мне распоряжаться даже стружкой от карандаша. Когда я выйду замуж, дом, по старой доброй традиции, будет принадлежать моему мужу. Что означает, что мне надо найти мужа, который не будет возражать против экспериментов с эфиром в подвале. А это, как я полагаю, маловероятно. Если только ты согласишься. В таком случае ты получишь дом в Кенсингтоне.
Он рассмеялся.
– Я был бы рад, конечно, но, к сожалению, невеста-англичанка вызовет у меня на родине ужасный скандал. Англичане чересчур уродливы.
Грэйс прочистила горло:
– Очаровательно.
– Ты видела когда-нибудь японок? Это такие утонченные создания. Человек, повстречавший англичанку где-нибудь в Киото, может вполне обоснованно принять ее за тролля. Кстати, раз уж мы заговорили о троллях. Ты собираешься завтра на бал Форин-офиса? Ведь твой отец вроде бы дружит с министром?
– Да, именно поэтому я не смогу здесь задержаться еще на несколько дней. А ты?
– Посол меня пригласил. Он тебе понравится. Он такой же, как я.
– Понятно. Если ты услышишь, что я преждевременно застрелилась, ты поймешь причину.
Он снова засмеялся.
Грэйс засунула руки в карманы, и вместе они отправились по своему обычному маршруту, огибая по периметру зеленую лужайку. Ей пришлось поднырнуть под свесившуюся над тропинкой ветку розового куста. Все здесь имело полудикий, запущенный вид. Даже здание колледжа выглядело так, как будто немного заросло. Она обернулась назад: листья карабкающегося вверх по стене дикого винограда уже покраснели, став почти багровыми ближе к земле и смешавшись с растущей внизу лавандой. Еще пару недель виноград будет радовать взгляд своим великолепием, а потом начнет терять листву, чтобы осенью превратиться в путаное сплетение голых стеблей.
Грэйс привелось однажды встретить ученого, чьи интересы лежали примерно в той же области, что и ее, некоего Оливера Лоджа из Ливерпульского университета. Он читал лекции, посвященные эфиру и электричеству. В прошлом году она ездила в Ливерпуль, чтобы его послушать. Он объяснял, как электризация частиц, включая частицы воды, приводит к их срастанию, и даже прямо в лекционной аудитории сумел продемонстрировать слушателям полученный таким способом мелкий дождь. Это была захватывающая тема, и, если ее должным образом развить, можно будет найти ей применение в воздействии на погоду и в поисках эфира, представляющего собой в высшей степени разреженные частицы. Но она подозревала, что Лодж был единственным в своем роде, кроме того, он уже был женат. Таким образом, если ей придется пойти по этой дорожке, единственное, что можно будет сделать, это попытаться найти кого-нибудь, кто согласится на сделку: он получает дом, а взамен предоставляет ей лабораторию в нем; но, не будучи ни очаровательной, ни общительной, она не могла себе представить, как взяться за это дело.
Тогда у нее остается два варианта. Первый: она находит какой-нибудь глупый просчет в эксперименте, исправляет его, публикует достойную статью и получает место лектора; второй: если окажется, что дело не в ошибке, а в неправильной постановке вопроса, тогда при удачном стечении обстоятельств она сможет учить школьниц, устраивая небольшие магниевые фейерверки между уроками рисования и литературы. Ей не слишком нравилась определенность перспективы, с какой теперь будет решаться ее судьба. Было бы куда приятнее воображать, что может произойти чудо, даже если его и не случится. Зажатая в узкий коридор доступных возможностей, она ощущала, как у нее развивается клаустрофобия, чего никогда не происходило, когда она работала в темном подвале с низком потолком.
– А ты куда отправишься после окончания триместра? – спросила она Мацумото.
– В Японию. Хотя можно особенно не торопиться, так что я решил выбрать неспешный маршрут через Европу.
Грэйс нахмурилась.
– То есть сразу из Лондона? Прямо оттуда ты едешь домой? Ты ничего не говорил.
– А ты ни о чем не спрашивала.
– Не кажется ли тебе, что такая скрытность выглядит как-то не по-дружески?
– А как насчет демонстративного отсутствия интереса?.. – приподняв бровь, парировал Мацумото.
– Что бы я ни делала, ты истолковываешь это как безрассудную страсть, – с раздражением произнесла она, хотя это было всего лишь обычное его поддразнивание. Однако у нее и без того было испорчено настроение из-за жары и неудачи с экспериментом, и, в конце концов, иногда складываются такие ситуации, когда его игривость становится неуместной.
– Послушай, ведь это ты минуту назад предлагала мне на тебе жениться.
– Ради бога, Мацумото, мы что, в Камелоте? Любовь и брак – не одно и то же. По правде говоря, очень быстро они становятся взаимоисключающими понятиями.
– Раньше ты часто брала меня под руку, – сказал он.
Она напряглась.
– Что?
– А потом ты перестала это делать, – продолжал он, не давая себе труда повторить фразу. – Для меня твое предложение лестно, конечно, но надеюсь, ты меня простишь. Чудесно было с тобой общаться, но, боюсь, моя семья этого не одобрит.
Она прекратила брать его под руку полгода назад, когда поймала себя на мысли, что он очарователен. Странно, но было совсем нелегко противиться обаянию человека, который, не будучи наделен от природы какими-либо выдающимися достоинствами, ведет себя так, как будто он Адонис.
– Моя семья тоже бы не одобрила. Я перестала брать тебя под руку с тех пор, как ты начал пользоваться этим отвратительным одеколоном.
– Ясно, – сказал он, но по его тону было понятно, что ей не удалось его убедить. – В таком случае прошу прощения.
– Прекрасно. Послушай, мне надо возвращаться, я хочу проверить, правильно ли я настроила зеркала. У меня есть еще почти целый день до возвращения в Лондон.
– Значит, увидимся в Лондоне?
– Возможно, но, если ты решишь к нам зайти, пожалуйста, используй черный ход; если ты попытаешься войти через парадную дверь, слуги поднимут тебя на смех.
Он помрачнел, но Грэйс не стала медлить, повернулась и пошла в сторону лаборатории. Она всегда знала, что он стремится добиться признания окружающих, чтобы потом над ними посмеяться, но при этом она никогда прежде не замечала за ним злорадства. Эта мысль засела у нее в голове, и она спрашивала себя, не была ли она для него предметом насмешек с момента их знакомства.
