– Я, пожалуй, буду ложиться, – сказала она. – Ах нет, сначала торт, а потом постель. Я ужасно устала от бесконечного стояния на ногах и длительного общения с родителями.
– Хорошо, я только перенесу сюда из спальни подушку и пару одеял.
– О, вы можете… Я вовсе не предполагала, что вам придется спать здесь, – сказала она.
– Ничего страшного, – он прошел в спальню и, порывшись в шкафу, нашел дополнительный комплект постельного белья. Свадебное платье Грэйс было разложено на краю большой кровати с балдахином. Таниэль осторожно повесил его на вешалку и спрятал в шкаф. Повернувшись, чтобы выйти из комнаты, он увидел рядом с собой Грэйс.
– Я имею в виду, я предпочла бы, чтобы вы остались, – сказала Грэйс, поморщившись от досады, что не может подобрать правильных слов, и перебирая пальцами рукав пеньюара. – В конце концов, это наша первая брачная ночь. Вы не должны проводить ее на кушетке.
– Я в жизни не смогу заснуть на пуховой перине и вам поэтому не дам спать.
– Я не против, – она взяла его за руку и сжала ее. Ее рука была холоднее, чем его, холодным был шелк ее рукава. Таниэль снова ощутил запах ее духов, особенно сильный оттого, что были надушены ее волосы, уложенные в прическу с огромным количеством локонов.
– Вы, помимо прочего, заслуживаете того, чтобы выспаться в нормальной постели.
– Я знаю, что произвожу впечатление человека, воспитанного где-нибудь в шахте, но, право, я все-таки предпочту лечь на кушетке, – ответил Таниэль, высвобождая от нее свою руку, чтобы вернуться обратно к огню. Он начал снимать подушки с длинной, набитой конским волосом и слегка поскрипывающей кушетки; Грэйс отрезала кусок торта и протянула ему тарелку. Таниэль взял ее, ощущая при этом ломоту во всем теле, как если бы у него начиналась простуда. Мышцы груди были напряжены, нажав пальцами под ключицей, он почувствовал боль. Грэйс была права: они слишком много времени провели на ногах.
– Ну что же, спокойной ночи, – сказала она.
– Спокойной ночи, – улыбнулся он.
Она поцеловала его, очень легко, быстро скользнув по нему холодными влажными губами и обдав его медовым запахом своей пудры. Он вздрогнул и инстинктивно прикрыл рот рукой.
– Простите… я, видимо, заболеваю. Я не хочу вас…
– О, у вас и правда нездоровый вид. Доброй ночи.
Таниэль кивнул и погасил лампу, как только увидел, что полоска света из-под двери спальни потемнела, но при этом не стал ни раздеваться, ни ложиться. Он ждал до тех пор, пока не затих шелест переворачиваемых страниц ее книги, затем тихонько встал. В темноте он не смог найти своего пальто и вышел на улицу без него.
В окнах дома горел свет. Как только он вошел в мастерскую, его окатило волной горячего воздуха. Жаровня, как обычно, была наполнена раскаленными углями, но, вдобавок к этому, Мори работал с раскаленным паяльником. От его тонкого, светящегося красным кончика поднимался пар по мере того, как Мори водил им внутри часового механизма, припаивая шестеренки. Паяльник был настолько горячим, что Мори работал стоя, чтобы успеть отскочить, не обжегшись, если случайно выронит его из рук. Отодвинутый в сторону стул стоял слева от него, и Катцу, распластавшись на сиденье, нежился в тепле.
– Ну как вы, согрелись, наконец? – спросил Таниэль, стараясь, чтобы его голос звучал непринужденно.
– Почти, – Мори снял галстук, перекинув его через лямку своих подтяжек так, что его концы свисали у него вдоль бедра наподобие перекинутой через плечо жокейской ленты. Он осторожно установил паяльник на тигель с горячими углями. В ямке между ключицами у него выступила испарина.
– Как все прошло, удачно? – спросил он.
– Да, получилось славно.
Мори вылил воду из чашки на зашипевшие угли, над которыми тотчас поднялся пар, и откинулся назад.
– Отлично. Я думал, вы останетесь на ночь в гостинице.
– Да, конечно. Я вернусь туда позже. Грэйс… ее семья все еще там. Вам все-таки надо было прийти, – внезапно сказал он.
– Я знаю. Простите меня. – Он задумчиво посмотрел на Таниэля и повернул в сторону кухни.
– Для чая уже слишком поздно, но у меня есть вино или…
– Мори, постойте.
Мори остановился, и Таниэль, обогнув стол, подошел к нему и прикоснулся щекой к его потемневшим волосам. От его одежды пахло паром и лимонным мылом. Из них двоих он был сильнее, с твердыми мышцами. Он постоял некоторое время, крепко обняв Таниэля, затем отодвинул его от себя. Он умел, щадя чужое самолюбие, не выказывать обеспокоенности, только интерес.
– Это было… – начал Таниэль.
– Не надо мне рассказывать, просто думайте об этом. А потом я все забуду, если вы передумаете.
Таниэль кивнул, наблюдая, как Мори слушает то, что он хотел сказать, и раскаленные нити электрических ламп искорками отражаются в его глазах. Аннабел, Мацумото, Грэйс. Когда мысли закончились, он посмотрел вниз и погладил шелковый галстук над бедром Мори, давая другим мыслям оформиться прежде, чем они превратятся в слова. Мори взял его за локти, наблюдая, как Таниэль расправляет узел на галстуке. Он притянул его ближе к себе и затем вытянул руку в сторону двери. Лампы погасли, сделав их невидимыми со стороны темной улицы. Оранжевый отблеск от меркнущих нитей в лампах ясно отразился в его глазах и затем исчез, когда Таниэль поцеловал его. Он подался плечами вперед, и Таниэль вдохнул его в себя: лимонный запах его кожи, и пар, и уголь. Хотя он брился утром, его щека была шершавой.
– Куда вы ходили сегодня утром? – тихо спросил Таниэль, уткнувшись в его макушку. – Вы потом не вернулись обратно с той же стороны. Я вас видел с колокольни.
– Я ходил повидаться с Шесть.
– С малышкой из работного дома?
– М-м. Мы ходили посмотреть виварий в Гайд-парке. Я встречался с ней каждую субботу, когда вы бывали в Кенсингтоне.
– Хорошо… это хорошо, – сказал Таниэль. Всегда, когда он уходил к Грэйс, ему представлялось, что завод внутри Мори заканчивался, и он неподвижно сидел в мастерской, ожидая, чтобы кто-нибудь завел его снова. Странно было думать, что он поддерживал себя в заведенном состоянии и, пока никто не видел, навещал сирот. Таниэль почувствовал себя обманутым, что было довольно лицемерно с его стороны.
– Вы не против, если я останусь здесь, пока утром не заработает метро?
– Нет, – ответил Мори, нахмурившись. – Но вы, таким образом, теряете ночь в гостинице. Этот дом стоит здесь с четырнадцатого века, он и завтра никуда не денется.
– Но я ведь не смогу бывать здесь часто, правда?
– Да, но это…
– Эта музыкальная шкатулка в вашем ящике, она для Шесть?
Мори на минуту замер.
– Нет.
– Нет, я тоже так подумал.
– Ну хорошо, я, пожалуй, затоплю камин наверху, – он помолчал, глядя на уличный фонарь за окном. – Дрова отсырели, это займет некоторое время.
