— Это Ваня. Мы с ним вместе текст перед камерой читали, он тоже актёр, — похвасталась Шурик, подтверждая догадки матери. Та мгновенно сделала охотничью стойку, не обращая внимания на то, что Ивану, кажется, совершенно не понравилось то, что его представили банальным Ваней.
— Послушай, дружок, — ласково обратилась она к мальчугану, — может быть, ты в курсе, как там всё прошло с моей дочкой? Я имею в виду, сами пробы… Она справилась? Ведь ты же наверняка понимаешь в этом.
Иван замялся. По его лицу было заметно, что, с одной стороны, он не горит желанием разбалтывать секреты внутренней киношной кухни, в которой по праву считает себя своим. А с другой стороны — ему хотелось продемонстрировать, что он тоже не последний человек на съёмочной площадке.
— Откровенно говоря, — придавая голосу нарочито пренебрежительный тон, но явно рисуясь, проговорил он, — я думаю, что Света нам подходит на сто процентов. А вот Саша нет.
— Почему это? — вспыхнула тётя Люба. Светка тоже вспыхнула — правда, по другой причине: от радости, неожиданности и смущения. Неужели её правда возьмут сниматься?!
— Ну, только это сугубо между нами, вы понимаете… — Иван продолжал рисоваться, используя взрослые словечки и выражения. — Камера Сашу не любит, уж извините, так что — как киноактриса она абсолютно бесперспективна. Оператор сказал, что у неё лицо плоское, совершенно невыразительное. Несмотря на то, что по жизни она очень даже симпатичная, — постарался он напоследок подсластить пилюлю. Шурик, несмотря на безжалостный уничижительный приговор, невольно зарделась от удовольствия. Удивительно, с какой лёгкостью Иван это произнёс! Да все их знакомые мальчишки-ровесники предпочли бы скорее откусить себе язык, чем так откровенно признать кого-нибудь из девчонок симпатичной.
Тётя Люба даже не пыталась скрыть охватившего её отчаяния, смешанного с горечью разочарования и рухнувших надежд. «Мальчишка… сопляк! — думала она со злостью. — Разболтался тут! Да что он может понимать в этих делах? Там что-то подслушал, тут где-то ухватил…» Нет, это определённо какая-то ошибка. Никто не мог так сказать про Александру. Она не просто симпатичная — она писаная красавица, куда там прощелыге Светке!
Едва сдерживаясь, чтобы не сорвать злость на подруге дочери, тётя Люба ровным голосом попрощалась с Иваном и велела девочкам следовать за ней.
В этот момент к проходной лихо подкатили новенькие «Жигули». С водительской стороны выскочил молодой мужчина и, обежав машину спереди, любезно распахнул дверцу перед пассажиром. Точнее, пассажиркой. Тётя Люба невольно ахнула, моментально узнав обоих: это были известные киноактёры Мирон Андреев и Раиса Голубкова.
Андреев с удовольствием поздоровался с Иваном и даже пожал ему руку. Все его движения были какими-то стремительными, лёгкими и невероятно пластичными. Обаяние хлестало из него во все стороны настоящим фонтаном. Мальчишка же принял знак внимания популярного артиста как должное. Мало того — он ещё панибратски поздравил пару с недавним бракосочетанием.
Андреев скользнул по остальной компании мимолётным взглядом, понял, что они незнакомы, вежливо улыбнулся и тут же потерял к ним интерес. А вот Голубкова была истинной женщиной — от внимания тёти Любы не укрылось, с каким жадным любопытством артистка рассматривала её нарядную шёлковую кофточку и новые туфли. И этот — даже чуточку завистливый — взгляд прелестной кинодивы стал для тёти Любы капелькой целительного бальзама, который чуть-чуть облегчил муки после столь позорного провала её дочери на кинопробах.
В качестве утешения для Шурика (и, должно быть, в отместку Светке) тётя Люба вновь повела их в «Детский мир» перед отъездом и купила дочери самую дорогую, самую красивую куклу из всех имеющихся — Золушку в чудесном бальном платье розового цвета и серебряных туфельках.
Шурик любовалась куклой всю дорогу в электричке. Глядя на её сияющее лицо, тётя Люба старательно давила в себе ростки чернющей зависти, граничащей с ненавистью, по отношению к Светке. Девчонка дура, что с неё возьмёшь… Не она виновата в неудаче Шурика, а идиот оператор и не менее тупой режиссёр. Они сами не знают, что потеряли, отказав её дочери!
Светка тоже давила в себе зависть — по отношению к подруге и её кукле. Она утешала себя тем, что уже взрослая. До кукол ли ей скоро будет? Год, ну два — и всё… И всё же Золушка была невыразимо прекрасна, притягательна, великолепна…
Своими сбережениями Светка распорядилась следующим образом: купила за шестьдесят копеек диафильм «Старик Хоттабыч» для Тёмы и губную помаду («губнушку») для мамы — за рубль. На оставшиеся деньги она приобрела килограмм бананов — всем хватит, даже чтобы папу угостить.
Через пару дней в их квартире раздался телефонный звонок.
Светка совсем извелась за это время. Её то кидало в пучину отчаяния, то несло и мягко покачивало на волнах эйфории. Она передумала все возможные варианты: от «мне не позвонят, потому что я не подошла» — до «мои кинопробы увидели другие знаменитые режиссёры и теперь дерутся друг с другом за право первыми заполучить меня в свой фильм». Она боялась включать телевизор и радио, а также совершенно перестала слушать свои пластинки, чтобы не пропустить долгожданный звонок.
Как назло, мама — да и все домашние — делали вид, будто ничего не происходит. Будто и не ездила Светка в Москву ни на какие пробы… Папа, конечно, спросил для проформы, как оно там всё прошло. Мама же предпочла отмолчаться: то ли потому, что не хотела тешить дочь напрасными надеждами, питая её радужные иллюзии (ведь боль неизбежного разочарования будет очень острой), то ли потому, что изначально ко всей этой затее относилась как к блажи, которую просто необходимо перетерпеть. «Ну, поигралась в артистку — и будет!» — словно говорил её взгляд, устремлённый на девочку.
С Шуриком, по понятным причинам, делиться своими переживаниями ей не хотелось. Что касается Дани, то его родители взяли отпуск и махнули вместе с сыном в Ленинград — на белые ночи. Так что Светке поневоле приходилось в одиночку маяться столь тягостным ожиданием.
Она была дома одна, когда тишину квартиры разорвала пронзительная трель «межгорода». Девочка сразу поняла, что это с «Мосфильма» — почувствовала это всем своим существом, всем сердцем. Стрелой метнувшись к аппарату, она змеиным рывком сорвала трубку, впопыхах чуть не уронив её обратно на рычаг, и взволнованно выдохнула:
— Алло?..
Это был режиссёр. Она сразу узнала его по голосу. Впрочем, он тоже её узнал.
— Света, добрый день. Николай Романовский беспокоит, — представился он таким деловым тоном, что Светка покрылась мурашками от волнения и значимости момента. — Могу я переговорить с твоей мамой?
— Ой, а её дома нет, — расстроенно выпалила девочка. — Она ещё на работе…
Возникла секундная заминка.
— Ммм… А кто-нибудь из взрослых есть?
— Я одна, — выдавила Светка убитым тоном, боясь, что сейчас он распрощается с ней и повесит трубку.
— Хорошо, — протянул Романовский, — тогда я перезвоню позже, из дома. Предупреди маму, чтобы, по возможности, никуда не отлучалась часиков с восьми вечера. Кстати, — словно бы спохватился он, — поздравляю тебя, Света! Ты прошла, художественный совет тебя утвердил.
