И Тимофей с ужасом понял, что готов убить этого самого Васечкина. Оказывается, он жуткий собственник и ревнивец, куда там Отелло…
Несмотря на то, что об этой парочке сплетничали в классе, до постели у них дело так и не дошло. Да, они постоянно обнимались и целовались, оставаясь наедине — но и только. Оба решили, что пока ещё не совсем готовы к этому, и договорились немного подождать.
Тимофей не распускал руки, не позволял себе вольностей, не приглашал Лику «на хату» в отсутствие предков и вообще не торопил события. Он жил со спокойной и счастливой уверенностью, что всё у них будет, рано или поздно. У них вся жизнь впереди…
А потом Лика пропала.
Утром из деревни прислали телеграмму: на восемьдесят втором году жизни скончался прадедушка. Тот самый, который был приставлен к маленькому Тимофею во время летних каникул то ли в качестве надзирателя, то ли в качестве воспитателя. Мама, конечно, немного всплакнула — хоть дед и прожил долгую, вполне достойную жизнь, а всё-таки родной человек… всё-таки жалко… Проплакавшись, она решительно объявила мужу и сыну, что они обязаны приехать на похороны и поминки — непременно всем семейством.
Нельзя сказать, что Тимофей был в восторге от этой затеи. Нет, само собой, прадеда ему было жаль: ещё жило в памяти его весёлое ночное ржание, да и вообще, старик был мировым, добрым и покладистым малым. Но всё же… тащиться в деревню, терять три дня среди толпы малознакомых родственников… Прадеду от этого всё равно ни жарко, ни холодно. В шестнадцать лет — особенно когда влюблён — больше заботишься о настоящих, живых отношениях, а не о бесплотных призраках, ушедших в мир иной.
Лика… Как он выдержит без неё целых три дня? Он же дышать без неё не мог. Если Тимофей не увидит её с утра — весь день потом пойдёт наперекосяк, он знал это совершенно точно. Она была его доброй приметой. Его удачей. Его счастьем…
— Ну конечно же, поезжай на похороны, — сказала она серьёзно, выслушав его сбивчивую речь, когда он примчался попрощаться. — Я всё понимаю, это очень важно для твоих родных. Как-нибудь постараюсь перетерпеть без тебя эти дни…
А вот Тимофей не был уверен в том, сможет ли он выдержать эту разлуку. Три дня казались огромным сроком, практически вечностью. Он обнимал Лику так крепко, что невольно причинял ей боль, но никак не мог разомкнуть своих прощальных объятий. Ему страшно было оставлять её одну…
Как оказалось впоследствии, страхи эти были не беспочвенными.
Он плохо запомнил всё, что происходило с ним в деревне. Позже в памяти размытыми пятнами всплывали отдельные картинки, как кусочки истлевшего старого пазла: гроб с телом прадеда, обитый красной материей… полный дом шумных и общительных людей, каждый из которых, как оказалось, имел к Тимофею какое-то родственное отношение (троюродная тётя Зина, двоюродная бабушка Тамара, какие-то парни и девчонки — тоже кровная родня, седьмая вода на киселе) … старое деревенское кладбище и кружащее над деревянными крестами вороньё… поминки, плавно перешедшие в пьянку…
Ему тоже плеснули чуть-чуть самогона — за помин души прадеда. Тимофей никогда прежде не пил крепкого алкоголя, но мама едва заметно кивнула — мол, по такому случаю можно, даже нужно. Он выпил, поморщился, и грудастая рыжая Валька — какая-то стоюродная сестрица — протянула ему кусок хлеба с салом, чтобы Тимофей закусил. Валька уже и сама набралась порядком, глаза её пьяненько блестели, и она не сводила со своего городского кузена горящего жадного взгляда. Тимофею было неприятно и смешно это видеть, хотя Валька, видимо, высоко котировалась среди деревенских девчат: местные парни то и дело норовили ущипнуть её за ляжку или будто бы ненароком прикоснуться к тугой груди через одежду. По здешним меркам, очевидно, она считалась модницей и стилягой: залакированная до хруста чёлка надо лбом, синие тени на веках, блестящая розовая помада, узкая джинсовая юбка, которая немилосердно трещала на бёдрах, лосины из лайкры, куртка от спортивного костюма и резиновые галоши на босу ногу.
— Какой у меня, оказывается, хорошенький братишка, — шепнула Валька Тимофею, не выдержав. — Хочешь, приходи ко мне сегодня ночью? Я такое место знаю, где нас с тобой никто не увидит…
— Нет, спасибо, — вежливо отказался Тимофей, как будто она предложила ему конфетку. — Как-то… не хочется.
— Дурачок! — рассмеялась она, не обидевшись. — Ты сам не знаешь, что теряешь!
— У меня девушка есть, — откликнулся он с чувством собственного достоинства. — Я её очень люблю…
— Господи! — закатила глаза Валька. — Какие вы, городские, странные… Я же не жениться тебе предлагаю, а всего лишь развлечься немного. Твоя девушка и не узнает ничего.
Тимофей почувствовал, что его мутит. То ли от выпитого самогона — с непривычки, то ли от Валькиного непристойного предложения.
— Я так… не могу. И не хочу, — буркнул он и решительно зашагал прочь, подальше от назойливой сестрицы, оставив её в полнейшем недоумении.
Вернувшись в город после трёхдневной отлучки, Тимофей сразу же помчался к Лике домой и обнаружил, что она исчезла.
Он долго давил на кнопку звонка, слушая его раскатистые трели за дверью, но по той особенной гулкой тишине в квартире уже догадывался, что дома никого нет.
«Наверное, пошли с бабушкой в магазин или на почту, — старательно давя в себе чувство глубокого разочарования, смешанного с уже закрадывающимся в душу липким страхом, подумал Тимофей. — Скоро вернутся».
Он уселся на подоконник в подъезде и принялся ждать возвращения Лики. Тимофей готов был ждать, сколько угодно — хоть до утра, если бы был уверен в том, что дождётся. Но душа его сжималась в тревожном предчувствии. Почему её нет дома? Как она могла отлучиться даже ненадолго, зная, что сегодня он возвращается в Ярославль?
Чем больше проходило времени, тем большей паникой захлёбывалось его сердце. С Ликой наверняка что-то случилось! С ней или с её бабушкой! Господи, лишь бы со старухой, а не с ней самой, думал Тимофей, понимая, как ужасно это звучит, но… пожалуйста, пожалуйста, пусть Лика будет цела и невредима!
Спустя пару часов он, не выдержав, зачем-то снова подошёл к двери и принялся жать на звонок, а потом начал колотить в дверь руками и ногами. Это было глупо, он и сам понимал, но посредством таких бессмысленных действий немного успокаивал бушующие в воображении кошмары, выплёскивая через физические усилия своё внутреннее напряжение.
Соседняя дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулся любопытный нос одной из соседок.
— Чего ты хулиганишь? — строго спросила она. — Колошматишь на ночь глядя… Не видишь, что ли — людей дома нет. И не будет! — отрезала она.
— Как это — не будет? — опешил он.
— А так. Ильинична мне ещё вчера ключи оставила, велела за цветами присматривать, а сама уехала в Москву вместе с внучкой.
Тимофей буквально обалдел от такого поворота.
— В Москву? — переспросил он ошарашенно. — А надолго?
