Впрочем, даже если бы Светлана знала об этом — ей было бы абсолютно всё равно…
Илья не сдержал своего слова по поводу того, что разрешит Светлане видеться с девочкой. Когда бы Светлана ни приходила и ни звонила — он непременно был занят или собирался вот-вот уезжать. Или Наташа спала. Или готовилась ко сну. Или купалась. Или кушала. Или отбыла на прогулку с няней…
— Давай, я сама буду с ней гулять! — молила Светлана. — Всё лучше, чем с посторонней женщиной…
— Извини, дорогая, — невозмутимо отзывался Илья, — но няне я доверяю больше, чем тебе. По крайней мере, в плане опыта общения с детьми.
Тридцать первого декабря, в канун Нового года, Светлана попыталась снова заявиться домой к бывшему мужу — без предупреждения, но была деликатно, но твёрдо приостановлена за локоток дежурившим у подъезда охранником.
— Извините, вам туда нельзя, — сказал он непререкаемым тоном. — У меня приказ…
— Но я её мать, — запротестовала Светлана, предпринимая тщетные попытки высвободить локоть из его стальной хватки.
— Всё понимаю. И сочувствую. Но вам туда нельзя, — повторил он.
— Я… кричать буду! — беспомощно выдохнула Светлана. Охранник покачал головой, глядя на неё с искренним сожалением.
— Настоятельно не рекомендую. Я работаю на серьёзных людей, поверьте. Они найдут способ заткнуть вам рот… даже если придётся заткнуть его навсегда.
Светлана опешила.
— Вы что, мне угрожаете? — спросила она в замешательстве. Лицо охранника осталось совершенно невозмутимым.
— Имеющий уши — да услышит.
Она развернулась и зашагала прочь. В спину ей полетело то ли издевательское, то ли искреннее:
— С наступающим!
Девяносто второй год Светлана встретила в полном одиночестве. Она стояла у окна в своей квартире, наблюдала за полыхающим за окном салютом и, даже не морщась, отхлёбывала какое-то жуткое пойло прямо из бутылки, которое купила у старухи в подземном переходе. Та уверяла, что это «чистейший самогон». Светлане хотелось забыться. Напиться до такой степени, чтобы уйти в полную отключку. Состояние было сродни тому, которое она испытывала после пропажи Дани… На душе было черным-черно. Чем больше Светлана пила, тем больше ненавидела Новый год и всю эту карнавальную атрибутику. Много лет назад этот праздник стал для неё предвестником страшных или печальных событий. Сначала, перед самым Новым годом, Даню забрали в армию. Год спустя — тоже под Новый год — он бесследно исчез… А теперь у неё окончательно отняли надежду увидеть и вернуть дочь.
Да, наверное, я слабая, отстранённо думала Светлана о себе, отхлёбывая из бутылки. Иные в подобной ситуации отрастили бы и зубы, и когти — чтобы бороться за свои права. Кто-то прошиб бы головой стену, чтобы изменить ситуацию. А она… она просто обессилела. Безвольно плыла по течению. Точнее, катилась кубарем в пропасть… Кто-то, возможно, осудил бы её — и был бы абсолютно прав. Но, чёрт, думала Светлана в душившей её ярости, кто-нибудь из вас — осуждающих — был на моём месте? Оказывался в таком же положении?!
Традиционное новогоднее обращение Светлана не слушала. Она вообще не включала телевизор в эту ночь, поэтому так и не узнала, что с наступающим всех жителей бывшего СССР поздравлял не президент, а сатирик Михаил Задорнов. Он выступал, импровизируя, и не смог уложиться в установленный лимит времени. Бой курантов в телевизионном эфире появился на одну минуту позже положенного, однако на фоне великих потрясений уходящего года этого небольшого недоразумения никто не заметил…
Где-то снаружи проходила чужая жизнь. Люди под окнами орали «ура», палили из хлопушек и зажигали бенгальские огни. Из квартир неслись звуки бурного ликования — пение, танцы, радостные крики, мелодии «Новогоднего бала в Останкино» с участием Розенбаума, Леонтьева, Долиной, Добрынина… Пустые прилавки магазинов, отсутствие спиртного и нормальных продуктов никого не смущали — во всех домах, словно по мановению волшебной палочки, были накрыты новогодние столы с традиционными салатами и самодельными тортами.
А Светлана, невольно прислушиваясь к чужому веселью, всё стояла у окна в темноте и пила — всё так же не морщась и не закусывая. Пила до тех пор, пока бутылка не опустела.
— С новым годом, — сказала она самой себе, когда в бутылке не осталось ни капли. — С новым счастьем, — добавила она и, размахнувшись, изо всех сил запустила бутылкой в окно.
Раздался звон разбитого стекла, тут же потонувший в треске фейерверков и людском гомоне. Осколки посыпались на пол, под ноги Светлане. Из образовавшегося проёма вмиг потянуло холодом. А она стояла, не чувствуя ни мороза, ни опьянения. Стояла и молча вглядывалась в темноту, расчерченную всполохами новогодних салютов.
2005
Светлана постепенно успокоилась и перестала плакать. Тим заставил её съесть лёгкий ужин, а затем заварил свежий чай с травами. Мельком взглянул на часы: домой, похоже, он сегодня опять не попадает… Марьяшка его убьёт. Но как, как можно было бросить Светлану в таком состоянии?.. Проще уж, и в самом деле, перевезти сюда некоторые свои вещи и остаться до тех пор, пока…
Границы этого «пока» Тим определять боялся.
— На что же вы жили все эти годы, извините за нескромный вопрос? Вы ведь упоминали, что больше не снимались в кино…
Она утвердительно кивнула.
— В полном метре — больше ни разу. Однажды выпускник ГИТИСа попросил меня поучаствовать в его дипломной короткометражке — заплатил, конечно, сущие копейки, но работать с ним было интересно… А двери в большое кино закрылись для меня навсегда. Я рассказывала тебе, Тимофей, что в девяностых стали массово снимать обнажёнку, откровенную дешёвую эротику, почти порнографию — и всё это под прикрытием громких слов о великих режиссёрских замыслах и новаторских идеях. Мне же это было поперёк горла… «Все показывают сиськи на экране, — сказал мне как-то один режиссёр, жутко модный и популярный сейчас. — Без сисек ты никому не нужна, так и знай!» В итоге он оказался прав. Я категорически отказывалась сниматься голой, и обо мне постепенно забыли. Перестали приглашать на кинопробы, звать на кастинги… Иногда приезжали из скандальных жёлтых изданий — предлагали немаленькие деньги за интервью «с откровениями». Ну, чтобы я прополоскала своё грязное бельё у всех на виду. Особенно их интересовало всё, что касалось моих мужчин… Этим я тоже всегда отказывала, закрывая дверь перед их носом. А деньги… Да зарабатывала понемножку, по мере сил. Иногда подрабатывала, снимаясь в рекламе. Участвовала в телевизионных ток-шоу. Пару лет даже вела детский драмкружок в ДК.
— А что случилось с вашей мамой после того, как она уехала? Вы поддерживали общение?
Светлана передёрнула плечами.
— Поначалу она писала мне письма. Я рвала их и выбрасывала, не читая. Тяжело было… Да и зачем? Я ведь прекрасно понимала, что пишет она мне исключительно из чувства долга, чем из любви или реального беспокойства о моей судьбе. Наши отношения тяготили её так же, как и меня. Вероятно… — Светлана запнулась, пытаясь подобрать нужные слова, — вероятно, она вообще не была создана ни для материнства, ни для возни с внуками. Может быть, детдомовское прошлое давало о себе знать. А может, она хотела просто быть женщиной. Только женщиной… Именно поэтому её так подкосил уход отца. А затем вернул к жизни новый мужчина. В общем, поняв, что все её письма остаются без ответа, она очень скоро перестала мне писать.
