Чушь собачья, конечно. С английским парламентом мы ближе познакомимся чуть попозже, а пока посмотрим, как обстояло дело с правами человека и всевозможными свободами, которые якобы были гарантированы этим документом всем и каждому. Тут, наверное, стоит напомнить своим уважаемым читателям, что красивое латинское слово «хартия» означает всего-навсего «грамота».
Иоанн в очередной раз поссорился с баронами из-за тех самых налогов, которые собирался с них взимать. Платить они решительно не хотели и взбунтовались. Агитацию, надо сказать, эти люди вели довольно искусно, представляли дело так, будто хотят облегчить налоговый гнет не только для себя, любимых, но для всего многострадального английского народа, чьими горестями прониклись настолько, что кушать не могут.
Эти их заявления имели успех. Ничто так не нравится электорату, как лозунги насчет снижения налогов, а то и отмены иных. На сторону баронов перешли и горожане, и церковь, которой тоже не хотелось платить налоги со своих немаленьких владений. Чтобы не выглядеть вульгарными бунтовщиками, бароны назвали себя и своих сторонников Воинством Господа и Его Святой Церкви. Так оно было гораздо красивше и несло могучий идеологический заряд.
В конце концов белоленточное… тьфу ты, черт! – баронское движение набрало силу. А с королем остались всего семь самых преданных рыцарей, с которыми он и сидел, весь из себя печальный, в каком-то домишке в Лондоне и прекрасно понимал, что сопротивление бесполезно. 15 июня 1215 г. – крайне почитаемая в британской истории дата – король и бароны встретились на живописном лугу Раннимид, на берегу Темзы, неподалеку от Виндзора. Там Иоанн и подписал Великую хартию вольностей.
Почитатели старинных британских свобод, долженствующих служить примером для нас, сирых и лапотных, саму Великую хартию никогда не читали. Я не встречал ни одного либерального интеллигента, который бы ее читал, хотя найти текст на русском языке особого труда не составляет.
Сей исторический документ во первых своих строках содержит то, что, чуточку перефразируя Оруэлла, можно изложить очень просто: «Все люди равны, но бароны равнее других». За баронами признаются немалые права и привилегии, и уж никаких там налогов! В случае, если король нарушит это соглашение, сто самых знатных и богатых баронов имеют законное право объявить ему войну, разумеется, в рамках борьбы за свободу, права человека и демократию.
Далее в этом документе речь идет о нешуточных привилегиях церкви не как религиозного института или духовного пастыря, а как земельного собственника и владельца немаленькой недвижимости. Вслед за этим говорится о привилегиях горожан, точнее, узкой прослойки городских олигархов, богатейших купцов и глав ремесленных цехов.
И только в конце имеется параграф, гласящий, что ни один свободный человек не может быть заключен в тюрьму и лишен своего имущества иначе как по приговору суда. Позже было добавлено: «состоящего из двенадцати человек его сословия».
Именно этот параграф приводит в экстаз наших либералов. Что поделать, интеллигенция такого рода обычно историческими знаниями не отягощена.
Хитрость тут прячется в словах «свободный человек», которые такие вот наши либералы обычно проскакивают с разгону, не задумываясь о тех средневековых реалиях, которые за ними кроются. Меж тем суровая реальность такова. Если не считать благородное сословие, то людей, подпадающих под определение «свободный человек», то есть не связанный никакими вассальными или крепостными обязательствами, в Англии было очень мало.
Благодаря скрупулезности Вильгельма Завоевателя мы можем точно определить их число, пользуясь Книгой Страшного суда. Горожан в тогдашней Англии было всего пять процентов, и некоторые из них, связанные теми или иными обязательствами, под понятие «свободный человек» опять-таки не подпадали. Свободных крестьян – двенадцать процентов. Конечно, между составлением Книги и подписанием Хартии прошло тридцать лет, но цифры за этот период изменились ненамного. Прирост населения в то время был невелик. Вот и выходит, что свободы, гарантированные Хартией, при самых оптимистических подсчетах охватывают процентов двадцать населения. Выглядят они довольно куцыми, не для всех, а для немногих.
Вдобавок довольно быстро манифест вольностей и прав человека оказался совершенно забытым. Именно так дело и обстояло. Как надежнейшего свидетеля я вновь привлеку Уинстона Черчилля. Согласитесь, во всем, что касается английской истории, ему с горы виднее. О Хартии сэр Уинстон писал отнюдь не восторженно. Точнее, не восторженно вовсе. Итак…
«По форме Хартия напоминает правовой договор и состоит из 61 пункта, каждый из которых посвящен либо различным вопросам управления и феодальным обычаям, либо содержит тщательно разработанные условия выполнения тех или иных обязательств. В нем совершенно отсутствует какое-либо заявление о принципах демократического управления или правах человека. Это не декларация конституционной доктрины, а практическое пособие по исправлению текущих злоупотреблений в феодальной системе… само упоминающееся в Хартии понятие «свободный человек» не имело еще современного значения, и сомнительно, что под ним понимался даже слой богатейших купцов, не говоря уже о крестьянах или беднейших классах, составлявших основную часть народа. Со стороны короля в документе содержалось обещание хорошего управления в будущем, но оно ограничивалось соблюдением обычных привилегий и интересов баронов как класса… Вилланам в том, что касается их защиты, уделено столько же внимания, сколь и ценному движимому имуществу, закрепленному за поместьем, а не свободным гражданам королевства… В Хартии нет никакого упоминания ни о парламенте, ни о представительстве кого-либо, кроме баронов. Великие лозунги будущего не нашли здесь себе места. По сути, Хартия – это удовлетворение феодальных жалоб. Недовольный правящий класс добился этого от противостоящего ему короля».
И далее: «В следующие сто лет ее переиздавали 398 раз, поначалу с несколькими значительными изменениями, но с сохранением важнейших положений. Затем до XVII в. о Хартии мало кто слышал. Через двести с лишним лет парламентская оппозиция, пытавшаяся противостоять поползновениям Стюартов на свободу подданных, отыскала ее и сделала своим лозунгом, объединившим страну в борьбе против угнетения. Так была создана славная легенда о «Хартии свобод англичанина».
Вот так. Сэр Уинстон, должно быть, второпях, допустил арифметическую ошибку. Такое с каждым случается. Не двести, а триста с лишним лет прошло, прежде чем о Хартии наконец вспомнили и отыскали в каком-то пыльном углу, где ее не успели сожрать архивные мыши.
Наших либералов это может поразить, и они не поверят, но факт остается фактом. Было время, когда права человека наилучшим образом соблюдались именно в России. В той самой якобы тиранической и деспотической России, будто бы изрядно отстававшей от всей Европы в том, что касалось прав и свобод. Наоборот, Россия показывала пример всей остальной Европе, где с правами человека дело обстояло довольно уныло.
Иван Грозный, долго и успешно боровшийся с феодальной вольницей в лице князей и бояр, создал практически на пустом месте стройную систему вертикали власти. В том числе на местах. Это был институт так называемых губных старост, выполнявших как раз функции присяжных. За воеводой, управлявшим той или иной областью, по-прежнему сохранялось право арестовать кого угодно. Однако теперь он был обязан представить этого человека губным старостам, а уж они решали, отправить его за решетку или отпустить за отсутствием достаточных оснований для ареста. Если воевода этого порядка не соблюдал, то губные старосты имели право на него жаловаться непосредственно царю. Они часто и охотно так и делали, а грозный царь, будьте уверены, в рамках борьбы с тогдашней олигархией реагировал быстро и жестко. Губных старост, кстати, выбирало все население области посредством самых что ни на есть демократических процедур. До окончания сроков своих полномочий они были несменяемы, и у администрации в лице воеводы не было ни малейших рычагов воздействия на них.
