Он как раз подготавливал новое обоснование ошибочности первоначальных гипотез, когда в дверь осторожно постучали. Стрелки часов показывали половину пятого утра. Савва приоткрыл дверь – и Яна мигом скользнула внутрь, чуть толкнув его в грудь тоненьким, твердым и совершенно телесным плечом.
Савва задумчиво потер грудь.
– Да, я в физическом теле, и на то есть причины. Все изменилось, нам нужно уходить. И немедленно.
Анализ, проведенный после обновления сферы вероятности с учетом принятых Саввой решений, показал, что заявить о теоретической ошибке и просто отказаться от дальнейшей работы будет теперь недостаточно – никто не поверит. У Министерства обороны и Комитета государственной безопасности найдется множество эффективных способов мотивировать Савву к продолжению исследований, тем более что в решительности намерений силовых ведомств и эффективности их средств убеждения не приходилось сомневаться: слишком многое зависело от реализации УБВ и слишком серьезные решения на самом высоком уровне были приняты в ожидании получения несомненного военного преимущества, чтобы вот так просто удовлетвориться простым объяснением «Простите, не смог». Оставалось одно – бежать; во всяком случае, иных вариантов элохим Яна не предложила, а Ильинский не стал спорить.
Для начала нужно было просто пересечь ближайшую государственную границу, а потом уехать куда-нибудь, как можно дальше от арены схватки геополитических исполинов: хоть в Лаос, хоть в Бирму или Таиланд, да хоть на берега Папуа – Новой Гвинеи или на остров Пасхи.
– А мама? – спросил Савва.
Яна заверила, что и маму они непременно заберут к себе, но только попозже, когда ситуация успокоится, ибо в нынешнем положении, при всех ее возможностях, пересечь границу будет непросто, а уж с мамой вместе и вовсе немыслимо.
– Я должен ей позвонить.
– Хорошо, но, пожалуйста, побыстрее. И без подробностей.
Этот звонок потом зафиксировала контрразведка: 8 августа, в 4.35 утра, продолжительностью чуть больше минуты – Леокадия Адольфовна была не из тех, кто легко поддается панике и задает множество ненужных вопросов. К тому же Савва обещал ей снова дать о себе знать в самое ближайшее время.
Он последним взглядом окинул их с Гуревичем рабочий кабинет, где прошло столько трудных и вдохновенных часов, где было столько прожито, пережито и сказано. Широкий стол был непривычно пуст, словно квартира, из которой переезжающие жильцы уже вывезли всю мебель, тюки и коробки с нажитым за долгие годы скарбом, и непривычное эхо отражается от растерянно оголившихся стен. Превращенные в бумажный сор черновики, наброски, заметки, расчеты, летописные своды поражений и побед последних недель, ныне дрейфовали где-то в канализационных трубах, на половине пути к водам Смоленки. Стулья были аккуратно задвинуты, на столе остались только карандаши, калькулятор, линейка и скомканная промасленная обертка из-под Галиных пирожков с домашним повидлом. Грустно ли было Савве? Сжалось ли сердце в минуту окончательного расставания с тем, что в последние годы составляло суть его жизни, отныне меняющуюся навсегда?
Не знаю. Но думаю почему-то, что нет. Ведь он знал и сейчас, как почти с самого детства, что все в мире идет так, как нужно.
Савва выключил свет, закрыл дверь, и они пошли по коридору к посту охраны. Молодой светловолосый сотрудник поднял голову от кроссворда и задумчиво посмотрел куда-то в область верхней пуговицы на рубашке у Саввы. Он сбился с шага, остановившись в неуверенности, но Яна тихонько подтолкнула его и сказала:
– Просто иди.
И он просто прошел – мимо охранника на этаже, мимо дежурного офицера, с пистолетом в поясной кобуре неспешно шагавшего по коридору первого этажа, мимо двух бойцов, мужественно боровшихся со сном на проходной, и двух неуязвимых для всякой сонливости сотрудников госбезопасности в «Волге» рядом со входом в НИИ. Потом Яна молча взяла его за руку своей вполне осязаемой, маленькой теплой рукой, и они направились через скрытый в зарослях горбатый мостик в сторону кладбища.
Деревья замерли неподвижно в безветренном рассветном безмолвии, ни один лист не трепетал, не вздрагивали колоски высокой травы на старых могилах – только дым, тишина и чуть слышный хруст шагов по гравию глухих троп.
Савва почему-то не удивился, когда она подвела его к тому самому старому склепу, рядом с которым он провел столько часов в одиночестве и раздумьях. Два ангела смотрели вверх, обратив к дымному небу слепые серые лица. Яна остановилась у ступеней, уходящих в могильную глубину, и повернулась к Савве. Она была ниже его на полголовы и пахла, как холодное море. Он заметил, что на левой руке у нее надет широкий браслет из толстой ткани или из мягкой кожи, со множеством мелких кармашков, в которых тускло поблескивали металлом крошечные тонкие диски и иглы. Яна вынула из одного кармашка круглый значок медного цвета и осторожно прицепила к его рубашке. Потом пальчиком смахнула один из тоненьких дисков, и он с едва слышным звоном растаял в предрассветной мгле. Она снова взяла Савву за руку и сказала:
– Пойдем.
Они шагнули под свод склепа, в стоялую духоту сырости и запахов тления. Яна повела его вниз по ступеням, шаг, другой, и когда он уже ожидал, что нога его сейчас погрузится в холодную и черную, как смола, воду, то вокруг мгновенно сгустилась непроницаемая тьма, а подошва уперлась в неровный земляной пол. Савва сделал еще несколько неуверенных шагов во мраке, чувствуя над головой низкий холодный свод подземелья, а потом где-то впереди загремел засов, и они вышли из двери подвала в узком дворе-колодце где-то среди лабиринтов проходов и арок между улицами Герцена
[7] и Гоголя
[8]. До квартала Кракенгагена было всего четверть часа пути пешком.
В квартире НИИ робототехники, о которой, как известно, в этом самом НИИ не ведали ни слухом ни духом, они провели десять дней. Савва пребывал в состоянии удивительного для сложившейся ситуации спокойствия, как человек, принявший решение и убежденный, что все делает правильно. Яна отлучалась по временам: за продуктами, один раз – за сменой одежды; дважды к ним наведывался небольшого роста человечек, похожий на попугая, забавный и, как показалось Савве, немного испуганный. Кажется, в планах Яны что-то опять пошло не так гладко, как предполагалось сначала, но Савва не тревожился, полностью полагаясь на свою невероятную спутницу – а что было ему еще делать? Привычка к интеллектуальной работе не давала ему скучать, он делал заметки в блокноте, читал, и даже с мамой элохим – правда, нехотя и после его настойчивых просьб – наладила связь при помощи телевизора, так что ежедневно после полуночи они общались с ней запросто, как будто разговаривать через экран и видеть друг друга было самым обыкновенным делом.
О том, что при этом пришлось передумать и пережить Леокадии Адольфовне, можно только гадать.
